Екатерина Великая - Кэролли Эриксон

А потом между Потемкиным и императрицей состоялась долгая беседа, в ходе которой он поразил ее своей сообразительностью, точностью оценок, способностью чувствовать тонкости и из множества деталей выделять главное. В ту ночь беседа их затянулась за полночь, завершившись эротическим финалом.

В начале 1775 года императрица торжественно въехала в Москву, где начинались многомесячные празднования в честь окончания Турецкой войны и выхода России из прорыва, связанного с крестьянским восстанием. Встреча по своей пышности напоминала коронацию. Она въехала в город в золоченой карете, в парадном платье, усыпанном самоцветами. С дружелюбной улыбкой на губах государыня махала рукой народу, собравшемуся вдоль ее пути. В сопровождении свиты из сотен гвардейцев и слуг в ливреях императорская карета медленно проехала под высокими триумфальными арками, возведенными специально к ее приезду, оставляя позади представление, в живых картинах рассказывавшее о победе над турками, разгроме Пугачева и восстановлении мира и порядка в государстве.

Хотя стояли сильные холода, посмотреть на представление пришли тысячи людей. Они стояли, переминаясь с ноги на ногу и размахивая руками да время от времени в ответ на хмурые взгляды гвардейцев издавая жалкие приветственные возгласы, в которых не чувствовалось искренней радости. Когда несколько недель спустя в город въезжал прибывший с официальным визитом великий князь, встретить его собралось куда больше народу, и крики толпы были радостнее.

Он ехал во главе своего полка и на великолепной лошади выглядел высоким и представительным. С Павлом москвичи связывали свои надежды на будущее. Они хлопали в ладоши, приветствовали его, благословляли. Их крики были слышны еще долго после того, как последний солдат скрылся из виду.

Екатерина почувствовала, как по-разному встречала Москва ее и сына. Павла принимали восторженно, а ведь он с нескрываемым презрением относится к России и русскому народу. Это не было для нее неожиданностью, но причинило боль. У москвичей в их привязанностях всегда была извращенность. Они были не только порочны, но и неблагодарны, эти праздные, падкие на удовольствия москвичи. Они не оценили снисходительное отношение Екатерины, ее прощение, дарованное всем бывшим мятежникам, ее многочисленные благодеяния Москве, недавнее снижение налога на соль, ее постоянную заботу о сохранении низких цен на хлеб. Известия о милостях государыни встречались ими не восклицаниями благодарности, а подозрительным перешептыванием.

Однажды, стоя у дворцового окна, Екатерина наблюдала за тем, как собравшимся на улице москвичам читались ее указы. К ней вошел посланник. Она видела, как люди в толпе в ответ на услышанное принялись осенять себя крестным знамением, словно желая защититься от злого духа, и толпа быстро рассеялась.

— Что за глупость! — воскликнула императрица.

Она терпеть не могла Головинский дворец и несколько лет назад приказала снести огромный, сложенный из бревен Коломенский дворец. Среди церковных куполов и круглых крыш старого города она чувствовала себя неуютно, поэтому предпочитала останавливаться в одном из поместий за пределами бывшей столицы. Свое излюбленное место она назвала Царицыно. Там принимала она московскую знать. За месяц своего пребывания в Москве Екатерина дала восемь приемов и три бала.

В конце апреля, незадолго до своего дня рождения, она приказала слугам устроить бал и ужин. Ожидалось не менее пятисот гостей. Были расставлены и накрыты пиршественные столы, приготовлено неимоверное количество яств. Наступил назначенный час. Екатерина в роскошном платье вышла встречать гостей, пожелавших поздравить ее с сорокашестилетием.

Гости съезжались. С десяток собралось там, с десяток здесь. Среди малочисленных экипажей выделялись расписные кибитки циркачей. Очевидцы заметили, что императрица «не могла скрыть своего удивления» при виде столь малого числа прибывших. Она была смертельно уязвлена. Порочные, жестокие москвичи сговорились и не пришли, чем нанесли ей умышленное оскорбление. «Об этой пустоте она говорила так, что было сразу видно, как это унизило ее», — писал британский посланник Ганнинг. В Петербурге в день своего рождения Екатерина была бы окружена толпами почитателей, в Москве ей выказали полное презрение.

Это неприятное происшествие, случившееся сразу после больших душевных переживаний, а также, возможно, бессонные ночи в бане не прошли для Екатерины бесследно, — она заболела. «У меня была лихорадка и сильный понос, — писала она подруге, мадам Бьелке, — от которых меня вылечили массивным кровопусканием». Главное событие празднования по случаю заключения мира пришлось отложить более чем на неделю — из-за плохого самочувствия императрицы. Назначенный день пришел, и неблагодарные москвичи стали свидетелями яркого, незабываемого зрелища.

На огромном открытом поле в двух милях от Красной площади была устроена площадка для народного гуляния. Временные кухни, где жарили мясо, выпекали хлеб и булочки, предназначались для того, чтобы за двенадцать часов накормить сто тысяч человек. Были выставлены бочки с солеными овощами. Били фонтаны вином, пивом и квасом, где мог напиться каждый желающий. Играла музыка, канатоходцы на проволоке делали замысловатые, захватывающие трюки, коробейники торговали безделушками. На дощатых подмостках показывали представление. Вечером в небе вспыхнул праздничный фейерверк, и все временные постройки озарились светом свечей. Площадку для гуляний окрестили Черным морем и украсили макетами кораблей. Каждое строение в память о городах и районах, внесших свой вклад в подписание мирного договора, получило имя: Азов, Таганрог, Керчь, Еникей и Кинбурн.

«Все прошло замечательно, — рассказывала Екатерина в письме Вольтеру. — Погода стояла отменная; не было ни в чем заминки, царило всеобщее ликование; ничто не не испортило этого празднования». «Мне бы очень хотелось потанцевать там с вами», — добавила она с грустью, поскольку Вольтер был уже довольно стар, и она знала, что они никогда не встретятся.

Екатерина провела в Москве большую часть года. Заседания, работа с шестью секретарями, разбор почты занимали ее время. Но в ту пору главным своим делом она считала реформу губернского управления. За советом и свежими идеями государыня обращалась к губернаторам. Помощь и вдохновение искала у Потемкина, который на своих многочисленных важных постах при дворе быстро приобретал политический опыт. Не раз переписывала она объемистый документ, внося поправки, пересматривая многократно некоторые разделы. Это была сложная работа. Она требовала остроты внимания, здравого смысла и прагматизма. Эти свойства у императрицы проявлялись все ярче с каждым годом ее правления. Одному из своих секретарей она как-то сказала, что в работе над новыми законами чувствует крайнюю необходимость действовать «расчетливо и осмотрительно».