За фасадом империи. Краткий курс отечественной мифологии - Александр Никонов

Для того чтобы проиллюстрировать это наглядно, я приведу весьма показательный отрывок из воспоминаний человека, который — та же самая история! — сбежал из обнесенного колючей проволокой социалистического лагеря на Запад и написал книгу с весьма характерным названием «Советский космический блеф». Его звали Леонид Владимиров.

Он бывший инженер. Заводчанин. Человек от станка. То есть знает проблему советских технологий не понаслышке. Кроме того, позже Владимиров расширил свой технический кругозор, работая начальником отдела техники и промышленности в научно-популярном журнале «Знание — сила». То есть поднялся над землей и обозрел всю советскую технологическую поляну с высоты.

Настоящая его фамилия, вообще-то, не Владимиров, но поскольку книгу о советской космической афере он написал как Владимиров, так я его и буду называть. Леонид родился в 1924 году, и период его взросления пришелся на «первым делом, первым делом самолеты», поэтому он поступил в Московский авиационный институт. Тянуло парня в небо! Увлеченные люди — клад для любой страны. Но поскольку Владимир жил не в любой стране, а в СССР, доучиться ему не дали, — в 1947 году арестовали и посадили на семь лет. И даже не спрашивайте, за что! Как вы уже знаете от Гинзбурга, такие вопросы обижают. Глупые вопросы вообще задавать бессмысленно. А вопрос «за что?» в эпоху Сталина не нес никакой смысловой нагрузки. Точнее было бы спросить «почему». Но ответ тут будет всегда один: «потому что не повезло». Попал под раздачу. Под план посадок. Под донос. Не в том месте и не в то время находился…

К счастью, в 1953 году Сталин откинул раздвоенные копыта, поэтому парня выпустили, реабилитировали и даже позволили жить в Москве, как человеку. Вот только человеческие права ему вернули не все — в МАИ вернуться не разрешили. Пришлось поступить в автомеханический. После вуза — завод малолитражных автомобилей, где под гордой маркой «москвич» советская власть клепала копию немецкого автомобиля «опель-кадет».

Свою работу на заводе Владимиров вспоминал так: «Работа мастера цеха моторов была каторгой усиленного режима — правда, с ночевкой дома, но, опять же, не всегда: сколько раз меня среди ночи вынимали из теплой постели и везли в цех, где по вине моего участка грозил остановиться конвейер. И вставал раб божий Леонид за станок, потом за другой, третий и так далее, пропускал готовые детали через моечную машину и тащил «на пузе» к конвейеру — электрокара ночью не дождешься».

Потом — через заводскую многотиражку — Владимиров ушел в журналистику. А в 1966 году, получив от советской власти милостивое разрешение выехать в Англию в составе делегации, стал невозвращенцем. И начал вторую жизнь в свободном мире. Именно в Англии он и написал свою книгу. Но печатать ее никто не взялся. Редакторы только крутили пальцем у виска: что за бред? Да ведь всем известно, что СССР лидирует в космической гонке. Первый спутник. Первые собачки. Первый человек. Первый лунник. Первый групповой полет. Американцы и весь мир безнадежно отстали! СССР скоро будет на Луне, а потом красные высадятся на Красной планете…

И это означало, что советский ракетный блеф блестяще сработал. Пышные финтифлюшки замаскировали реальное катастрофическое положение дел в СССР. Владимирову так и не удалось тогда доказать издателю, что несмотря на громкие рапорты и кучу космических рекордов, которые поставил СССР, фактически Советский Союз космическую гонку уже проиграл. Потом Владимиров признавался, что уровень осведомленности Запада о том, что на самом деле творилось в СССР, его шокировал:

«Я был потрясен комментарием лондонской «Таймс» по поводу полета трех советских кораблей «Союз» в октябре 1969 года после посещения американцами Луны. Как известно, в этом полете не произошло с научной или технической точки зрения ничего нового. А «Таймс» взволнованно писала, что полет семерых советских космонавтов на трех кораблях, несомненно, означает некую революцию в освоении космоса — нечто такое, чем русские собираются затмить все американские достижения».

Владимиров без конца задавался вопросом: «В чем же дело, почему суждения западной прессы и даже мнения определенных научных кругов о советских космических исследованиях так катастрофически далеки от истины?»

А ответов тут три. Первый. Та самая исконная ксенофобическая угрюмость по отношению к иностранцам, идущая из глубины столетий и вылившаяся в тотальную секретность, которая в эпоху Сталина приобрела просто апокалипсические масштабы, поскольку сталинизм был «гипертрофией всего русского». Именно секретность позволяла СССР так долго заслонять дыры и наводить тень на плетень, пуская всем пыль в глаза и выдавая блестки за серебро.

Второй ответ. Превозносить успехи и отрыв Советов было выгодно американским ракетчикам и военным: под крики об отставании Америки им было легче выбивать из конгресса деньги под свои проекты.

И третий ответ. Иностранцы никогда не трудились на советских заводах и не жили в советских условиях. Они не знали того, что творится у русского станка, то есть в технологическом сердце государства. А Владимиров знал. И прекрасно это описал.

…Так уж вышло, что в этой книге я знакомлю вас с мало кому сегодня известными, давно забытыми писателями середины прошлого века, книги которых уже давным-давно не переиздаются и, наверное, уже не будут переизданы никогда. А ведь в них — многая польза! Эти люди зафиксировали то, что видели собственными глазами изнутри системы. Они ценны не столько как писатели, а как свидетели. То, что видели вокруг себя сотни миллионов совграждан, положили на бумагу десятки. Миллионы забыли то, что видели, и теперь порой ностальгируют о былом величии в легком чаду беспамятства. А те самые единицы и десятки, которые зафиксировали… Их книги были когда-то изданы на Западе и теперь заметены песками времени. И сейчас они напоминают о былом моими устами. Я последний глашатай. Послушайте же меня, чтобы не повторять былых ошибок и преступлений…

Владимиров утверждает, что у истоков космического блефа стоял Королев. У которого не было иного выхода: чтобы советская власть давала деньги на его любимое увлечение — ракетную технику, ей нужны были взамен все новые и новые яркие рекорды и бессмысленные победы к очередной знаменательной дате.

При этом «отсталость советской техники была Королеву известна лучше, чем кому бы то ни было. Ведь ракеты были самой важной в стране промышленной продукцией — и все равно даже для них не было ни жаростойких сплавов, ни современных пластмасс, ни миниатюрной электроники, ни сотен других нужных компонентов.

Кто-кто, а Королев-то уж точно знал, как советскому конструктору приходилось постоянно изворачиваться, искать обходные решения и всяческие заменители там, где американский и вообще западный инженер просто заказывал известные, существующие у них материалы и изделия. Любая мелочь — прецизионный клапан, мембрана с нужной характеристикой или нестандартная форсунка вырастали в гигантские проблемы. Такие «проблемы» приходилось ежедневно решать на самом высшем уровне с огромными потерями времени, с невероятными расходами, при сильнейшем нервном напряжении».

И далее, чтобы прояснить для читателя уровень промышленных технологий в СССР, автор делает небольшое, но крайне познавательное отвлечение от космоса:

«В годы моего заключения я некоторое время пробыл в лагере, расположенном… почти в центре Москвы — на улице Шаболовка, № 46, как раз напротив старой телевизионной башни. Лагерь на 700 заключенных принадлежал небольшому заводу, выпускавшему технические изделия — главным образом, уплотнители из кожи и резины. Так вот, кожевенный цех этого предприятия был абсолютным монополистом в стране по выпуску кожаных уплотнителей — манжет, прокладок и колец всевозможного диаметра. Если бы в один прекрасный день этот цех сгорел или почему-либо остановил работу, то произошла бы страшная катастрофа — стала бы выходить из строя одна промышленная отрасль страны за другой. Ибо кожаные уплотнители — необходимая принадлежность всевозможных машин, прессов, станков, подъемников, железнодорожных думпкаров и так далее.

Вероятно, заключенные были избраны в качестве рабочей силы на этом заводе именно для «надежности». Ведь работоспособность заключенных обеспечивается самой «крепкой» сталинской организацией — Министерством внутренних дел. По мысли организаторов завода, на нем при такой рабочей силе не должно было быть нехватки персонала, никаких прогулов, опозданий на работу, пьянства или споров об условиях труда. Кроме того, в случае нужды можно было заставлять лагерников работать по воскресеньям (что, кстати, очень часто и делалось).

И действительно, трудовая дисциплина была, что называется, на высоте. Но вот техника производства поражала отсталостью. Ручные прессы, механические ножницы, пропиточные ванны с ручной загрузкой — все это выглядело пришельцами из прошлого века. А в механической мастерской, призванной поддерживать оборудование в работоспособном состоянии, работал токарный станок «Мюнхен», действительно выпущенный в XIX столетии, — в 1896 году!