Опавшие листья - Петр Краснов

— Так, — сказал Федя.

— "Так" ничего не делается, дорогой мой… Ну, да снявши голову — по волосам не плачут. Сами законы знаете. Прогоны получили — значит, крышка на пять лет, как в тюрьме, ни отпуска, ни перевода. Знаю… начнете зубрить в академию, год позубрите, а там бросите, тут обстановка не такая… Картишки, интрижки, маевки, выпивошки и… игра в мяу… живо, дорогой мой, вас отуркестанят. Тут, если не поход, тоска… Только не стреляйтесь, ради Бога, и чужих жен не умыкайте. Это тоже местная эпидемия… У Максимыча были?

— Так точно, был.

— Так точно… эк, из вас Павлоном-то так и прет. В четвертую назначил вас… Рост-то у вас богатырский. Вам бы в первой на правом фланге щеголять. Ну, у нас и в четвертой народ бравый. Визиты господам делали?

— Нет… Я вот хотел адреса спросить.

— Гм… адреса? Трудненько, дорогой мой, адреса вам указать. У нас улицы-то без названия и дома без номеров. По-простому живем. Слава те, Господи, все друг друга знаем, не ошибемся. Весь и гарнизон: две сотни казаков, мы да батарея. Да мы вот что… Гороховодатсков! — хрипло крикнул адъютант.

В дверях появился маленький черный, как жук, солдат, с круглой головою.

— Вот что, Гороховодатсков, возьми-ка ты его благородие и обведи его по всему городу, но всем господам офицерам. Понял?

— Понимаю, ваше благородие. Казачьим прикажете.

— Да, конечно… И докладывай, подводя к дому: такой-то, женатый или холостой. Понимаешь?

— Понимаю.

— Еще своди к старику Потанину — это, дорогой мой, у нас, так сказать, местная реликвия, ссыльный один сибиряк живет, почтеннейшая личность. Пострадал за ничто. Так ему принято уважение делать. Ну, конечно, к уездному начальнику, к батюшке, да непременно и к баю Юлдашеву, это как бы таранчинский князь, что ли. Очень обязательный человек. К русским льнет, ну и, между прочим, если проигрался, деньжонок можно перехватить, по-божески проценты берет. Уездному врачу визит нанесите, человек культурный и ах! как божественно играет в тетку! Он ее к нам и привез из России, а то мы все больше в стуколку жарили. К учительнице зайдите, она таких амуров, как вы, до смерти любит, и не испугайтесь, если Людмила Андреевна вас запишет в любовники. Это ее привилегия всех молодых офицеров пробовать. Это надо, как корь или скарлатину, перенести. Дама в соку, дебелая, красивая и обаятельности большой. Мужа не бойтесь, он это знает и давно перестал обижаться. И вам удобно: семейный угол готов… Ну вот, в двух словах, и вся программа. До свидания, прелестное создание. Гороховодатсков, действуй!..

— Пожалуйте, ваше благородие.

Под знойными лучами солнца Федя с солдатом обошел полгорода. Солдат то подводил к дому, стоявшему на улице и окруженному густым садом и говорил:

— Подпрапорщики Лединг и Астахов, коли не пьяны, славные господа.

То вел его по саду к скромному низкому домику, утонувшему в виноградных гроздьях, и докладывал:

— Капитан Василевский, командир батареи, сам на скрипке играет, жена музыкантша, на фортупьянах могут. Дочь шести лет. Вряд ли только дома. Они не у командира ли казачьего полка? Больше там время проводят.

Или вел через пыльную площадь, какими-то дворами, к крошечной каморке, похожей на чуланчик, и говорил:

— Штабс-капитан Зайцев, женатый, теща с им и четверо детей. Совсем — Ноев ковчег.

И Федя попадал в семейную обстановку Зайцева. Не знали, куда его посадить. Жена Зайцева кормила грудью ребенка, денщик на кухне чадил и гремел посудою, маленькие дети обступили Федю, ползли на колени, теребили темляк. Сам Зайцев мрачно курил, сидя на подоконнике, и смотрел на все равнодушными красными глазами. Зайцева жаловалась на судьбу, на дороговизну и заклинала Федю всеми святыми не жениться и не пить…

У Людмилы Андреевны Федю посадили на мягкий диван рядом с хозяйкой. Она была в китайском расстегнутом капоте. Пахло душистым мылом и пудрою. Полная шея и плечи сверкали томною белизною. Людмила Андреевна после пятиминутного разговора перешла в столь решительную атаку, что Федя "спек рака" и поспешил ретироваться. Прапорщики Лединг и Астахов лежали на койках друг против друга в расстегнутых кителях, курили и сплевывали по очереди. Они вскочили было перед Федею, но, увидав, что он прост, опять легли, стараясь показать, что они себе цену знают и им в высокой степени наплевать на то, что подпоручик, да еще с годом старшинства сел им на шею и отсрочил опять на долгое время их производство. Они смотрели жадными глазами на его лакированные сапоги с крепкими "дудками".

— Где сапоги заказывали? — спросил Лединг. — Видать питерская работа.

— У Мещанинова, — сказал Федя.

— Я все мечтаю от Гозе выписать, — сказал Астахов, — да все никак не соберусь.

— С колодками купили или без? — спросил Лединг.

— С колодками.

— Да, это так полагается. Фасон не потеряют. И мой вам совет, денщику не доверяйте. Сейчас каналья ваксой лак намажет. Сами за ними и ходите… Очень хороши сапоги.

Наступило молчание. Федя встал, откланялся и вышел.

IX

Было за полдень. Солнце стояло над городом, и были коротки тени от густых пирамидальных тополей. Гороховодатсков долго вел по тенистой улице с глядящими в ее зеленую раму желтыми полями и сверкающей пустыней. Они шли вдоль высокого глинобитного забора. Деревья протягивали из-за него ветви, вместе с листвою тополей улицы образуя тенистый зеленый коридор. Арык мелодично журчал вдоль него, а рядом застыла в полуденной дремоте широкая улица, поросшая крапивой, лебедой и желтыми и розовыми мальвами. Ежевика и барбарис, с кистями красных ягод тянулись на середину улицы и придавали ей запущенный вид. Серый осел с ошейником и колокольчиком бродил по ней. Нежный запах яблоков и персиков вливался в легкие, прохлада садов умеряла жар.

Гороховодатсков толкнул калитку подле старых осыпавшихся ворот и повел Федю по аллее между розовых кустов. Громадные белые "Frau Karl Druchke", нежно-желтые чайные "Marechal Niel", большие розовые "La France", огненно-красные "Etoile de France", оранжевые с каймою «Sunset» цвели пышно и неудержимо. Сладкий запах цветов застыл в воздухе. На больших деревьях висели темные сливы, желтые ренклоды, груши Дюшес и Берре-Александр, прозрачные персики и громадные красные «Верненские» яблоки… Дорожка упиралась в небольшую серую постройку из земли, окруженную верандой на столбиках.

— Помощник командира полка, войсковой старшина Самсонов, — сказал Гороховодатсков, показывая на дверку, и пошел в сад собирать опавшие яблоки и груши.

Федя остановился у двери. Ни звонка, ни ручки. За дверью что-то шипит, должно быть на плите, и слышно, как ерзает тряпка по полу. Федя постучал. Никакого впечатления. Он толкнул дверь, вошел на кухню и замер… Просторная, светлая кухня вся сияла в зеленых блесках отраженного сада. Спиною к Феде девушка, низко нагнувшись, вытирала большой тряпкой пол. Федя увидел маленькие, стройные ноги, обнаженные до колена, белые икры, розовые пальчики, светлую в синих полосках юбку, подобранную тесемкой передника у талии, и покрасневшие от усилия руки, водившие тряпкой по полу.

Федя кашлянул. Девушка быстро выпрямилась. Русые косы метнулись по спине. Розовое лицо, розовые щеки, маленький рот появились перед Федей. Большие серые глаза с испугом и негодованием глядели на Федю.

— Ах! — воскликнула девушка, бросила на пол мокрую тряпку и опрометью бросилась из кухни… За дверью она приостановилась, заглянула в щелку на Федю и исчезла.

Федя стоял посреди кухни. Прошло минуты две. На плите шипели кастрюли, вкусно пахло щами и чем-то жареным, на полу высыхала недотертая лужа и валялась тряпка, на стене тикал медный маятник больших деревянных часов с белым с розовыми цветами циферблатом.

Наконец дверь на кухню распахнулась и показался маленький, худощавый, крепкий человек. Он был одет в синюю суконную австрийскую куртку без погон и длинные темно-зеленые штаны с широким алым лампасом. Он был смуглый, загорелый, носил усы. Короткие густые черные волосы низко сбегали на лоб. Он улыбнулся, обнажив крепкие, ровные, желтоватые зубы, и сказал:

— Пожалуйте, поручик. Отличное дело, будем знакомиться.

Федя перешагнул через тряпку и прошел за хозяином в низкую просторную комнату. Хозяин не здороваясь подошел к окну и бодро крикнул в сад: "Стогниев!.. обедать!"… потом повернулся, обеими руками схватил за руку Федю, приготовившегося рапортовать, кто он, и, сжимая ее мягкими ладонями и снизу вверх глядя на Федю ласковыми добрыми глазами, сказал:

— Не нужно никакой официальности… Вижу по глазам… Хороший, добрый парень. Охотник? А?.. Природу любите… а? Николай Федорович Самсонов… Как звать?

— Федор Михайлович Кусков, подпоручик… — начал Федя.

— И Федор хорошо, как моего батюшку, царство ему небесное, а Михайлыч и того лучше, архистратиг Михаил напоминается. Какого училища?.. По выправке гляжу: уже не Павловского ли?