Высокое Искусство (СИ) - Николаев Игорь Игоревич

Трое. Елена слышала троих. Все на третьем этаже и, кажется, потрошат гостевую комнату. Ее комнату. Стараются не шуметь, однако настойчиво ищут нычки, тайники с серебром. Первый этаж перевернули вверх дном, очень качественно, как хорошие сыщики или профессиональные воры. Почти ничего не разбили в слепом разрушении, однако проверили все, что могло скрывать хоть что-то ценное. Не похоже на солдат. Неужто, в самом деле «покровители» дали отмашу, дескать, можно.

Надежды было мало, по совести говоря, вообще никакой, но все же Елена отчаянно надеялась. Вдруг не все. Вдруг остался кто-то. Может Баала вышла из дома. Может девчонка убежала играть или хотя бы успела спрятаться. Может… да что угодно! Ступая, как учил Чертежник, Елена прошла по темному коридору, заглянула на кухню, она же столовая, мастерская и все остальное, что потребуется.

Они были здесь, все пятеро, на свету единственной масляной лампы. Охранников Флессы убрали, судя по всему, быстро и чисто, заколов клинком, слишком узким для солдатских мечей и обычных тесаков. Странно и удивительно — бойцы Мурье явно умерли в бою, у одного остались следы на руке, которой он пытался отбивать удары, надеясь на стальную перчатку. Другой, прежде чем быть заколотым в сердце, получил удар в ногу, да так, что виднелась кость. Однако на лицах не отпечатались боль, страх и прочие спутники безвременной гибели. Скорее умиротворение, как у людей, которые сделали тяжелое, но достойное дело и прилегли отдохнуть. Мертвецов полностью обобрали, но посмертно, даже исподнего не оставив. А затем Елена позволила себе увидеть, точнее, осознать, что она видит Баалу и Малышку. Не под столом, а на нем, среди заскорузлых от крови веревок.

Елена прислонилась к потемневшему от времени косяку и закрыла глаза, чувствуя, как застревает в горле жаркий, горький комок. Неистово прокляла свою работу. Без тюремного опыта женщина могла бы удовлетвориться знанием того, что карлица и девочка просто умерли плохо, страшно, как не должен умирать человек. А как опытный мастер она исчерпывающе осознавала, насколько плохо, а главное — как долго тянулись предсмертные часы несчастных. Еще лекарка отлично понимала, что обычный человек терпеть подобное не может и рассказывает все быстро. А значит, здесь был не допрос, а мучительство ради удовольствия, очень долгое, крайне изобретательное.

И в эти мгновения Елена вспомнила свое видение годовой давности, то, что посетило ее после того как Чертежник сломал ученице руку. В котором неудачливую фехтовальщицу сжигала бесконечная, всепоглощающая злоба. Ярость и желание убивать. Кто мог сказать в ту ночь, что искалеченная девушка снова увидела частицу грядущего? Только на этот раз видение не обмануло, и все увиденное произошло на самом деле.

Бежать. Только бежать! Нельзя связываться с теми, кто может положить троих опытных воинов, а здесь наверняка не обошлось без колдовства. И Елена в точности знала, кто может и колдовать, и убивать острым колющим клинком. Впереди ждет лишь смерть, а скорее всего нечто многократно худшее. Позади — не найденный врагами подкоп и жизнь. Так говорил рассудок, и доводы его были логичны, справедливы, единственно верны. Однако в тот час гласу разума не было места в душе Елены.

Она уже испытывала настоящий страх. Ощущала боль настоящей потери. Окунулась в бездну отчаяния. А сейчас Елена познала новое, всепоглощающее чувство, которому прежде не было места в ее душе, даже когда погибла Шена, а Чертежник обманул и покалечил ученицу.

Это была ненависть. Безграничная, ледяная, убивающая черным дыханием все, даже страх смерти.

Елена тихо сняла плащ, обернула левую, вооруженную клинком руку, оставив примерно два локтя свободно висящей ткани. Абордажный топорик островитянина остался наверху и, наверняка, уже сменил хозяина, но женщина поискала взглядом и нашла молоток. Тот, что сама же по совету Малышки взяла на втором этаже год назад, чтобы сподручнее было колотить в дверь Чертежника. Баала, заметив инструмент, сначала взгрустнула, наверное, вспомнив мужа, но затем приспособила находку под обычную хозяйственную деятельность, оставив на кухне. Где-то наверху, на заброшенном верстаке, были и гвозди, немалая ценность.

Есть время сеять, и есть время пожинать.

Хороший молоток, на длинной прочной рукояти, обожженной для крепости. Боек шестигранный, а носок заточен. Дерево расклинено в проушине серебряной монеткой — на удачу и долгую службу инструмента, старая традиция плотников, столяров. Солидная вещь, сделанная крепкими руками мастера. И удивительно похожая на оружие, ведь боевые топоры — если конечно речь не идет о двуручных монстрах латников — тоже делаются легкими и разворотливыми.

Есть время бежать, не оглядываясь, и время остановиться.

Елена взвесила молоток, сделала пробный замах, оценивая, как лежит в руке. Хорошо лежит, надежно. Лекарка вздрогнула, ей на мгновение показалось, что в ушах зазвенел жуткий, замогильный смех кого-то знакомого. Старческий, дребезжащий хохот человека, которому тяжко вдыхать полной грудью. И шепот, проникающий сквозь смех холодным дуновением: «Смерть любит тебя».

Нет, показалось.

Время бояться и…

Женщина вдохнула и выдохнула, переступила с ноги на ногу, будто раскручивая внутри маховик, слегка пританцовывая в готовности «дыхнуть жопой», как учил Фигуэредо. Наверху зашумели сильнее, похоже, расслабились, не нашли захоронок и стали разочарованно делить скудную добычу

«Время убивать, бляди. Время убивать» — подумала Елена и тихо шагнула на первую ступень лестницы, ведущей под крышу.

Князь смотрел на герцогиню и умело скрывал тревогу.

Поутру Флесса аусф Вартенслебен казалась чуть уставшей, но бодрой и энергичной дамой. Из нее ключом били готовность к свершениям и непробиваемая уверенность как в себе, так и в общем деле. Герцогиня жонглировала проблемами и решениями, как опытный циркач. Без колебаний отбрасывала то, что исправить уже не представлялось возможным, цеплялась, как гиена, за то, что можно и нужно изменить. Грозила, убеждала, раздавала золото в строго отмеренных и безукоризненно точных пропорциях. Князь видел много высокородных господ «плоской земли» (так единственно настоящие люди именовали всех, кто не родился под чистым небом срединных гор, столпов мира), однако мог честно признаться самому себе, что мало кто сумел бы действовать лучше. Определенно, эту юницу ждало большое будущее.

Тем страшнее казались изменения, случившиеся менее, чем за одну стражу. Когда князь, разрешив определенные вопросы, вернулся в дом герцогини за несколько часов до раннего заката, он увидел совершенно другого человека. Этот остановившийся взгляд, ненормальная бледность и ненормальное же количество белил, которые Флесса наложила нетвердой рукой в попытках замазать следы горьких и обильных рыданий… Дочь великого герцога теперь казалась мертвецом, восставшим из могилы, причем настолько, что горец, пару раз встречавший отродий потустороннего мира, искренне усомнился, не подменила чья-то злая воля Флессу? Или хотя бы ее душу.

Спасало одно, план вошел в завершающую стадию, теперь его нужно было не столько разгонять, сколь направлять, а это было чуть менее хлопотно. Но князь все равно беспокоился не на шутку, потому что больно уж много ему было обещано за успех, и слишком многое было завязано на женщину, столь некстати расклеившуюся в самый важный час. У немолодого уже наемника имелись собственные представления о том, что могло так пришибить Флессу, но воин счел за лучшее держать их при себе.

Что-то неладное заметил и эмиссар Сальтолучарда, явившийся без предупреждения, как еще один представитель замогильной нечисти. Во взгляде скромного, невыразительного в манерах и речах островитянина по имени Курцио, сквозило недоумение, щедро сдобренное сомнением. Однако гость и фактический руководитель всего плана не стал особо распространяться и отбыл по своим делам, в коих не давал отчета. И здесь у горца тоже были свои мысли относительно того, как намерен действовать Остров, но эти мысли так же не покинули уст.