Знамение змиево - Елизавета Алексеевна Дворецкая

Воята почти без труда нашёл дорогу в Барсуки. Только раз на росстани заколебался было, но заметил на повороте тропы удалявшуюся шуструю старушку с посошком. При виде знакомого беленького платочка Воята улыбнулся и пошёл за бабкой: она как подрядилась ему дорогу указывать. Этакая путеводная старушка… Он рассчитывал скоро догнать её, поклониться, спросить наконец, как её зовут и откуда она, но, сколько ни прибавлял шагу, старушки больше не увидел: видно, свернула по своим делам на тропинку, путик малый, Воятой не замеченный.

В Барсуки он вошёл в полдень и почти никого не застал: все были в поле. Бабы возились в огородных грядах, высаживая капустную рассаду и огурцы. Куприянова изба оказалась пуста: ни хозяина, ни девушки. Следуя за девчонкой лет десяти, что несла лукошко и вела с собой пару братьев поменьше, Воята дошёл до поля и тут у отца девчонки вызнал, где сеет Куприян.

Угодил Воята в самый обед: Куприян сидел на опушке, под сенью едва одевшихся листвою берёз, на серой рубахе виднелись влажные пятна. Рыжая лошадка паслась поблизости, тоже отдыхая. Шли последние дни сева. Устинью, принёсшую дяде обед, Воята разглядел не сразу, а только когда Куприян на неё указал: в белом платочке и белой девичьей вздевалке[66], она почти терялась среди молодых берёз и казалась ещё одной берёзой, принявшей человеческий облик. Рядом стояла другая корзина, полная молодых побегов крапивы и сныти – на зелёные щи.

– Помогай Бог сеять! – Воята поклонился. – Сто копен в поле!

– Помогай и тебе. По петуху соскучился? – Куприян хмыкнул.

Присев рядом, Воята изложил своё дело.

– Мне ходить недосуг. – Куприян кивнул на поле. – Вон, видишь – на дубу верхушка в листьях, досевать пора. Разве Устинья проводит…

– Не далековато ли для девки… Может, хоть несколько вёрст, чтобы дальше я уж не заплутал.

– До самых ключей я не позволю ей идти. Ещё чего не хватало – чтобы там твой след остался. – Куприян сурово взглянул на племянницу. – Поняла? Близко не подходи. С горушки часовню укажешь – а сама тут же назад. Да и ты близко не подходи пока, – сказал он Вояте. – Оглядись, чтобы в темноте не потеряться, а следа не оставляй. А то учуют тебя раньше времени…

– Так ты знаешь? – Воята пристально взглянул на него.

Неужели тайна сумежского обертуна – не такая уж и тайна? Или тайна не от всех?

– Что я знаю? – Куприян отвернул лицо.

– Что там… у часовни в полонь случается.

– Откуда мне! – Куприян отмахнулся. – Это я в прежнее время… под власть бесов поддавался, знал такие дела. А нынче Господь меня помиловал, я больше уж не ведаю ничего…

– Ты ведаешь, – Воята придвинулся к нему и почти зашептал, хотя, кроме лошади, услышать их было некому, – что отец Касьян каждое полнолуние в зверя перекидывается, может и днём на людей нападать, и что десяток или больше он уже загубил? Знаешь и место, где он перекидывается и коня оставляет. И столько лет молчишь?

– А что я скажу? – Куприян наконец прямо глянул ему в глаза и тоже зашептал. – Скажу, батюшка власьевский по ночам людей грызёт, а то и днём, да, как вашего Меркушку. И что? Поверят мне? Да меня же первого осиновыми кольями забьют. Скажут, я и есть обертун сумежский. Я – бывший волхв. Случалось и мне когда перекидываться, и люди про то ведают. Ты, Куприян, скажут, за старое принялся.

– Но люди знают, что он двадцать лет назад родного брата загубил, Страхоту. Обертуном его сделал, а потом и вовсе умертвил.

– И я не без того греха. – Куприян опять отвернулся. – И я брата родного по злобе загубил. Не мне Плескача судить, свои бы грехи отмолить.

Воята промолчал. А кому его судить? Себя самого он тоже не считал в этом праве. Только Бог судит и карает. Сидя на траве, Воята глядел на опушку, на волнение свежей берёзовой листвы, полуосыпанные кисти отцветающей черёмухи. Как бы он хотел, чтобы вся эта жуть оказалась дурным сном, растаяла вместе с зимней тьмой! Чтобы не было никаких обертунов, чтобы можно было выждать до Ярилиных игрищ и позвать ту же Устинью жар-цвет искать в роще… А Великославль Бог сам рассудит.

Но в те же мгновения Воята знал, что не отступит. Великославль двести лет ждал и ещё может подождать, но Артемия ждать не может. Через месяц она станет лешачихой и никогда не вернётся к крещёным людям, если никто за нею не придёт.

– Ты ведь хочешь ту деву от лешего спасти? – вдруг подала голос Устинья.

– Да. – Воята испустил глубокий вздох. – Это дочь его… отца Касьяна. Если её сейчас из лесу не вывести, после Ярилы Огненного будет поздно.

– Ну так пойдём. – Устинья встала с бревна. – Отведу тебя к Фролам и вернусь, потом буду ужин готовить.

Воята встал, молча поклонился Куприяну и пошёл за Устиньей. Да разве я хочу кого судить, думал он, проходя по опушке, где высокая трава шуршала под ногами и перемигивались звёздочки земляничного цвета. Если бы только не Артемия, не стал бы он вставать на след сумежского обертуна. Но мысль об Артемии, её лицо в воспоминаниях тянуло его, как полночная звезда на тёмном небе, не давая свернуть с пути.

* * *

– Не забудь: кресту поклоняюсь, пояс надеваю, крест и пояс Богом сотворены! – сказала Устинья на прощание, остановившись на гребне горушки. – Так выведешь её от лешего.

– Я ещё Никитину молитву знаю. – Воята улыбнулся. – Против неё никакому лешему не устоять.

– Помогай тебе Бог! – Устинья слегка поклонилась и пошла назад.

Стоя на горушке, Воята долго смотрел, как она шла через луг и лядину[67] за ним, пока девушка не исчезла за кустами – тонкая и белая, будто дорогая свечка, со светло-русой косой ниже пояса. Если бы не простился с ней сам, если бы случайно заметил такую деву среди зелени – решил бы, что русалка вышла порезвиться, им как раз срок подходит.

Но вот Устинья пропала с глаз, и Воята остался с Тёмным Светом один на один. Весенний день ещё был в разгаре, ярко сияло солнце, так что Воята давно снял свиту и нёс её на плече. Кругом всё зеленело: и дальний лес, и ближние луга, и лядина, заброшенная лет десять назад, судя по росту берёзок и кустов. Земляники там будет чуть погодя, на этой лядине!

С другой стороны, так же на горушке, виднелась часовня, называемая Фролы – так народ коротко именует святых братьев-каменотёсов Флора и Лавра.