Прямо сейчас ваш мозг совершает подвиг. Как человек научился читать и превращать слова на бумаге в миры и смыслы - Станислас Деан

с каким-либо тривиальным зрительным или моторным ограничением. Если посадить годовалого шимпанзе перед графическим планшетом, он будет рисовать точки, линии и кривые[502]. Как отмечал японский исследователь Тецуро Мацузава, шимпанзе «по всей видимости, обладают внутренней мотивацией к рисованию». Если планшет запрограммирован так, что экран остается чистым, обезьяны перестают им пользоваться. Последнее наводит на мысль, что «видимые следы имеют некоторую подкрепляющую ценность для испытуемых». Если это так, почему когда мы даем шимпанзе карандаши и краски, то максимум, на что они способны – нарисовать несколько бессистемных цветных пятен, явно лишенных какой-либо коммуникативной или референциальной цели (см. рис. 8.1)? Если культурная изобретательность проистекает из рециклинга мозговых механизмов, общих для людей и других приматов, почему между культурными навыками человека и шимпанзе такая огромная разница?

Нейропластичность

На сегодняшний день предложено несколько решений этой головоломки. Одно из них состоит в том, что человеческий мозг наделен большей пластичностью, чем мозг наших шимпанзе. Бесспорно, наиболее выдающаяся особенность Homo sapiens, которая отличает нас от других приматов и даже от нашего предка Homo erectus, состоит в том, что мы рождаемся с незрелым и очень пластичным мозгом[503]. Человек появляется на свет до того, как завершается развитие его мозга. Кора еще неврологически незрелая, и ее синаптическое созревание будет продолжаться в течение следующих нескольких лет.

Хотя пролонгированная пластичность, вероятно, вносит важный вклад в способность человека адаптироваться к широкому спектру условий среды, я сомневаюсь, что она играет ведущую роль в нашей склонности к культурным изобретениям. Основным фактором, который мешает шимпанзе производить культурные объекты, едва ли является способность к научению. Множество экспериментов показывают, что мозг приматов вполне способен к усвоению абстрактных понятий и переходу к новой деятельности. Даже макаки, как показали Никос Логотетис и Яцуси Миясита, могут научиться распознавать произвольные формы кривых и фракталов, с которыми они никогда не сталкиваются в естественной среде обитания. В главе 3 мы убедились, что в результате такого обучения некоторые нейроны в зрительной коре макаки кардинально меняют свои настройки и начинают избирательно реагировать на новые формы[504]. Другим исследователям удалось научить шимпанзе и макак распознавать арабские цифры, быстро упорядочивать их и связывать с соответствующими величинами[505].

Кроме того, обезьяны могут управлять инструментами. Ацуси Ирики и его коллеги из Токийского университета без труда научили обезьян пользоваться длинными граблями, чтобы доставать предметы. Животные настолько хорошо освоили эту задачу, что в итоге могли добраться даже до скрытых предметов, руководствуясь обратной связью на мониторе компьютера[506]. Овладение инструментом приводило к масштабным изменениям в небольшом участке переднего отдела теменной доли: расширению нейронных рецептивных полей, экспрессии нейротрофических факторов, усилению связей с отдаленными областями коры. Сходство с человеческим мозгом позволяет предположить, что этот участок вполне может быть предшественником сети нейронов, которая у человека отвечает за усвоенные жесты, включая письмо.

Вкратце, зачатки способности к усвоению символов явно присутствуют и у других видов, помимо Homo sapiens. Тем не менее ни один из них не изобрел собственных культурных символов. Поскольку мозг обезьяны способен к овладению знаками и инструментами, сниженная нейропластичность не может быть причиной отсутствия культурных инноваций у других приматов. Чего же им не хватает? Дело не в способности учиться. Животным не хватает способности изобретать и передавать культурные объекты.

Теория чужого сознания

Существует предположение, что человеческий мозг «предварительно адаптирован» к культурной передаче. Эту позицию отстаивает и Майкл Томаселло:

В отличие от других приматов, люди биологически приспособлены к культуре. Наиболее отчетливо это наблюдается при систематическом сравнении навыков социального научения у людей и их ближайших родственников-приматов. Человеческая адаптация к культуре впервые проявляется в нашем онтогенезе примерно в годовалом возрасте, когда младенцы начинают воспринимать других людей как интенциональных агентов, подобных себе, и вступают с ними во взаимодействие, характеризующееся совместным вниманием. Это позволяет маленьким детям использовать некоторые исключительно мощные формы культурного научения с целью усвоения знаний, накопленных представителями их культуры[507].

По мнению Томаселло, особенность нашего вида основывается на уникальной способности к культурной передаче, обусловленной недавним расширением модуля для «теории чужого сознания»[508] – ментальной репрезентации намерений и убеждений других людей. Наличие этого представления содействует распространению культуры по меньшей мере тремя различными способами. Во-первых, оно позволяет взрослым понимать объем и пределы знаний своих детей, тем самым мотивируя их к обучению и даже к разработке педагогических стратегий. Во-вторых, «теория сознания» помогает детям определять коммуникативные и педагогические намерения окружающих – они не довольствуются подражанием взрослым, а делают это с полным осознанием их целей[509]. Наконец, эта теория наделяет каждого представителя человечества способностью репрезентировать себя, обращать внимание на свои собственные психические состояния и манипулировать ими посредством новых культурных изобретений.

Десятки экспериментов показывают, что очень маленькие дети невероятно чувствительны к коммуникативным намерениям других людей. Это понимание играет ключевую роль в овладении речью[510]. Вопреки широко распространенному мнению, дети не усваивают слова путем их многократного ассоциирования с соответствующими им предметами. Услышав новое слово, они могут проследить за взглядом взрослого и понять, о чем именно он говорит. Только определив, что конкретно имеет в виду говорящий, а также приняв во внимание различные сигналы, свидетельствующие о его знаниях и компетентности, дети приписывают значение услышанному слову. В «бессмысленных» ситуациях, допустим, если новое слово повторяет громкоговоритель, никакого научения не происходит. Иначе говоря, культурная трансмиссия требует понимания чужого сознания.

Согласно Томаселло, чувствительность к чужим психическим состояниям, присущая только человеку, не является результатом внезапной мутации. Примитивная репрезентация намерений, убеждений и целей присутствует в родословной всех человекообразных обезьян. У человека, однако, она многократно усиливается и сопровождается особой мотивацией разделять эмоции и деятельность с другими людьми. Как утверждает Томаселло, ни одна из этих человеческих компетенций, строго говоря, сама по себе не предопределяет возникновения культуры. Тем не менее в какой-то момент достигается критическая масса достижений, стимулирующих развитие культуры. Возникает каскад эффектов, когда каждое новое изобретение облегчает передачу других. Интеллектуальное подражание и активная педагогика в результате стабилизируют культурные представления в рамках нескольких поколений.

Хотя гипотеза Томаселло достаточно любопытна, она лишь частично раскрывает