Ивушка неплакучая - Михаил Алексеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не устал? — кричал в его ухо время от времени Павлик.
— Не-е-е-е! — махал отрицательно головой Филипп, боясь, как бы Павлик не спровадил его на крыло.
Но Павлик лишь в конце гона подменял племянника, чтобы развернуться, войти в борозду на другой стороне, а потом опять уступал руль Филиппу. Вдвоем им было весело, и дряхленышй тракторишко вроде бы помолодел рядом с ними и повеселел — мотор рокотал бодро и ровно. Лишь на солончаковых или суглинистых местах, узкими залысинами белевших на поле, начинал реветь натужно, со стоном, тогда и Филипп весь напрягался, привставал над сиденьем, словно хотел помочь машине; в такие минуты лицо его вновь заливалось потом, а глаза слезились. И когда трактор справлялся с железной твердостью почвы, мальчишка переводил дух, смахивал с лица пот, снова опускался на сиденье, на фуфайку, подложенную Павликом для того, чтобы Филиппу было повыше, удобнее.
Они делали круг за кругом, не замечая времени; другие трактористы были уже у будки, обедали, а эти увлеклись до того, что не видели красного флага, давно поднятого над будкой Катериной Ступкиной, скликавшей теперь таким дбразом всех к обеденному столу. Остановили свой трактор только тогда, когда он уперся в знакомую Павлику еще с времен войны воронку от бомбы. Никто почему-то не догадался закопать ее, сровнять с пашней, и теперь она незаживающей, гноящейся раной лежала на живом теле земли. По краям, впрочем, воронка заросла сорною, негодной травой — дурманом, татарником, осотом, молочаем; даже крапива каким-то неведомым путем перебралась сюда и, вымахав в сажень длиною, царствовала над всем этим чертополохом. На дне глубокой ямы рыжей сукровицей брезжила вода, — должно быть, скатившиеся туда осколки, ржавея, окрасили ее в такой цвет. Какие-то лягушки (в завидовских колодцах, погребах и речках таких и не увидишь, такие там не водятся) таращились оттуда своими пучеглазыми бельмами. И больше ничего тут не было. Павлику не терпелось засыпать воронку, закопать, порушить ее так, чтобы и следов от нее не осталось, но он видел, что не сможет сделать это сейчас: одному тут не совладать, надо будет собрать всех комсомольцев — он обязательно попросит об этом Настю Шпич — и устроить воскресник по уничтожению поганой воронки, чтобы она навсегда исчезла с родных полей вместе с этим вот дурманом и мерзкими пучеглазыми тварями…
Павлик и Филипп постояли еще немного у края вороп-ки. Им сделалось вдруг зябко и бесприютно; ветер, которого они и не замечали до этой минуты, пробрался под одежду, пронизывал насквозь, вызывая мелкую дрожь во всем теле. Ребята поспешили к трактору; тот охотно обогнул безобразную рытвину, с удовольствием лег на борозду и спокойно двинулся дальше. Повеселели вновь и его наездники. Никто из них не приметил, когда на далекой дороге появилась маленькая движущаяся точка. Да если бы и приметил, то не отыскал бы логической связи этой стремительно приближающейся точки со своим существованием, со всем тем, что они сейчас делали, в особенности же с тем, что чувствовали, что было у них на душе. А на душе опять был праздник. Они даже забыли о голодных своих желудках, которые давно уж бурчали и просили, чтобы о них вспомнили наконец и хоть чем-нибудь, но насытили. Но о каком голоде, о каком обеде может идти речь, ежели Филипп снова сидит за рулем, ежели трактор охотно отдал всего себя в его распоряжение и подчиняется его рукам?! Да полно, трактор ли это?! Разве вы, люди, не видите, что они, Павлик и Филипп, изобрели новую машину, каких еще никто не видывал, огромную-огромную, с целый дом, и сейчас вывели ее на поле, и впряжена та машина не в один плуг, а в целых сто таких плугов, которые захватывают сразу половину поля, и мчится эта чудо-машина со скоростью поезда, на котором Филипп ездил с матерью в Саратов?!
А точка меж тем катилась по дороге. И нацелена она была на них, вернее, на одного из них, и не сулила ничего хорошего. Они увидали ее, когда она из обыкновенной точки превратилась в обыкновенный мотоцикл с коляской. И вел этот мотоцикл человек в милицейской фуражке. Поставив трехколесный свой драндулет поперек борозды и преградив им путь, человек повелительно поднял руку.
Сердце Павлика упало. Оно-то раньше всех догадалось, что празднику пришел конец. Поменявшись с Филиппом местами, Павлик остановил трактор. А милиционер скомандовал:
— Слезай, парень. Приехали.
Павлик слез и покорно побрел к мотоциклу.
Ему указали на люльку:
— Садись.
Павлик исполнил и эту команду.
Через две-три минуты мотоцикл вновь превратился в точку, только уже не приближающуюся, а убегающую под гору.
17
Феня добрый час просидела в приемной районного прокурора, того самого, который в сорок втором году намеревался строго покарать ее, бригадиршу, за потопленный у Панциревского моста трактор. Его помощница дважды сообщила ему, что пришла Угрюмова и просит свидания с ним. Тот, держа правою рукой телефонную трубку у своего уха, а левою недовольно отмахиваясь от помощницы, сердитыми глазами отчитывал ее: «Не видишь разве, что занят?»
Он и вправду был занят, иначе бы не вопрошал в трубку: у
— Где? В Безобразовке? И в Новых Выселках тоже? Хорошо, сейчас вышлю следователя… А Вехремеев на месте? Какого же дьявола он цацкается с ним там? Тащил бы сюда! Тут бы и разобрались! Ах пьян! Ну, ну. Сказал, высылаю. До свидания! — повесил трубку, поднял голову, увидел у двери Феню, которая не вытерпела и вошла без спросу. — Ах, это вы, Федосья Леонтьевна?.. Да, да, все знаю… Проходите, садитесь вот тут. Что натворил, а? Да садитесь же, пожалуйста! — Прокурор вышел из-за стола, пододвинул Фене стул.
Феня не села — сказала быстро и просяще:
— Не заводите дела-то на него. Не позорьте. Вгорячах он. Сестра ведь я Павлику. Вот и вступился. Любой бы на его месте так поступил. Да и дело-то вроде семейное…
— То есть?
— Сказала же — вроде…
— А-а, ну да, конечно! — Прокурор кивнул, будто бы хорошо понял ее и вполне согласен с нею, но все-таки спросил: — Он кем же вам доводится?
— О ком вы? — Феня насторожилась.
— Ну, жених тот, Авдей. Так, кажется, его зовут?
Вместо ответа Феня спросила уже самаз
— Он, что ли, бумагу-то настрочил?
— Нет. Не он.
Феня не могла удержать облегченного вздоха.
Прокурор, не спуская с нее глаз, продолжал?
— Бумагу написал председатель колхоза.
— Кто?! — В глазах Фени ужас, недоумение, возмущение — все смешалось и отразилось в них в один миг. — Не может того быть!
— Очень даже может быть, Федосья Леонтьевна. Бумагу написал ваш отец. По нашему требованию, разумеется. — Помолчав, прокурор пояснил: — Он обязан был это сделать.
— Да, конечно… — Феня оглушена, эти слова она сказала машинально, не зная, что говорить.
Прокурор — торопливо:
— Не волнуйтесь, Федосья Леонтьевна. Жених заявления не писал, я повторяю вам это. Да и отделался он, ваш Авдей…
— Никакой он не мой! — быстро и зло перебила его Феня.
— Я в ином смысле… ну, ваш то есть односельчанин… И отделался, говорю, он легким испугом. Ну, подпортило чуток их свадебное торжество, но не расстроило же вовсе. Говорят, такую кралю подцепил… Вы куда же, Федосья Леонтьевна?
Феня остановилась у самой двери, оттуда сказала:
— Вас, товарищ прокурор, вижу, крали интересуют, а не моя нужда. До свидания!
— Нет уж, Федосья Леонтьевна, постойте! — Прокурор успел ухватить ее за рукав и вернуть на прежнее место. Присев рядом, заговорил строго, но отечески сочувственно: — Вот теперь давайте поговорим о вашей беде. И, пожалуйста, не егозите, не глядите на меня так… Еще раз говорю: объяснение написал ваш отец по нашему требованию. Но не в этой бумаге дело. Есть еще одна, вот эта, — прокурор подошел к своему письменному столу, извлек из красной папки какие-то листочки и положил, вернувшись к Фене, перед нею: — Полюбуйтесь. Ежели поверить этому сочинению, то ваш брат — не человек, а прямо-таки разбойник с большой дороги, головорез, изверг рода человеческого…
Бегло взглянув на бумажки, заполненные кривыми каракулями, Феня без всякого труда поняла, чья это работа. «
— Пишка постарался.
— Это по-вашему Пишка, а для нас он Епифан Матвеевич Курдюков, гражданин села Завидово. И этот вышеозначенный Курдюков сообщает нам по всей форме… впрочем, о форме говорить не будем: форма," прямо скажем, самая несимпатичная… Так вот: Курдюков Епифан Матвеевич, по-вашему — Пишка, сообщает в этой бумаге о чрезвычайном происшествии, на которое мы обязаны были немедленно отреагировать…
— И вы заарестовали несовершеннолетнего парнишку, стащили прямо с трактора — и сюда?
— Да вы не нервничайте, товарищ Угрюмова. Должны же мы были разобраться. Ведь он, этот Курдюков, такое тут накатал! Да вы прочтите! Впрочем, дайте-ка я сам, вы в его почерке глаза изуродуете, я вчера более часа просидел над этой персидской грамотой, едва расшифровал. Послушайте же! — Прокурор начал читать. Сперва огласил заголовок, выведенный Пншкою преогромными буквами. Должно быть, он немало попотел, прежде чем у него получилось: