Не страшись урагана любви - Джеймс Джонс

В ту ночь они пили все вместе в излюбленном баре Бонхэма — «Нептуне», а Грант с нью-йоркцами оплатили счет, и Грант требовал спеть «Лето» в микрофон, чем очень ее смущал. Она не знала, в чем дело, но рядом с Бонхэмом, как и в случае с Дугом, он становился совершенно другим человеком.

На следующий день все повторилось, только на этот раз акул не было. Но Лаки не могла забыть ту, первую.

В этот вечер из Монтего-Бей вернулся Дуг Исмайлех. Лаки никогда не думала, что будет рада снова его видеть. Но она обрадовалась.

19

Грант тоже обрадовался возвращению Дуга. Правда, что он хотел понырять с Бонхэмом до отъезда и плавания под водой в одиночестве в Кингстоне, но он не хотел быть обязанным всегда нырять вместе с Бонхэмом. И пока его маленькая хитрость с; Лаки насчет дешевой комнаты (главным образом, чтобы избежать встреч с де Блистейнами и Эбернати в одном из отелей) достаточно хорошо срабатывала, у него все же хватало благоразумия понимать, несмотря на взвинченное состояние, что долго так продолжаться не может.

Он и впрямь был взвинчен. Он, кажется, потерял способность думать и действовать с учетом будущего. Эта одетая в мантилью ведьма, по кусочкам так долго забиравшая его душу, или он так считал, отняла все его моральные силы, все желания. Смешно, что он должен так беспокоиться из-за своих моральных обязательств перед ней, тогда как сама она явно не дала бы и ломаного гроша за моральные; обязательства, которые у нее могли быть перед ним. И все же; так было. Он так же мог пойти туда один и смело выступить против нее в ее логовище на вилле, как мог взлететь, размахивая руками. Так что он просто тянул время, как безмозглый, безвольный цыпленок, ожидая возвращения Дуга. Любое удовлетворение, которое он мог получить от первой встречи с акулой, начисто сметалось этим пониманием.

Странно, но Бонхэм, кажется, разгадал — и поддержал — хитрость с «дешевой комнатой», как будто его заранее проинструктировали. Но он никогда не рассказывал Бонхэму о Кэрол Эбернати. Значит, Бонхэм догадывался? Дуг не мог ему рассказать, потому что Дуг его не видел после того, как Грант ему самому рассказал об этом. Ясно, что Кэти Файнер не рассказала бы. Однако Бонхэм шел в верном направлении, по-заговорщицки плетя заговор, помогая больше, чем его просили, как будто он точно знал, что происходит и что нужно сделать. Грант был благодарен ему, но в то же время это его странным образом раздражало.

Когда Дуг въехал в передний двор во взятой на прокат машине, все они сидели на заднем дворике вокруг плиты, где Бонхэм снова готовил ребрышки, его дар Гранту и трем нью-йоркским парням (как он говорил) за те бабки, которые они выложили за вчерашние посиделки в «Нептуне». Ему это должно было стоить сто семьдесят пять с половиной долларов, если считать и пиво. Конечно, все они знали, что у него мало денег. Грант и один из нью-йоркцев принесли виски. Грант был благодарен за нью-йоркцев. Они нравились Лаки, благодаря им она была занята. Он лукаво отметил, что нью-йоркские мужчины были в восторге от Бонхэма с таким же почти мальчишеским обожанием, которое временами появлялось и у них с Дугом. Без всяких особенных причин Грант сделал в уме пометку и спрятал ее в тайники сознания, где хранил будущий материал.

Было еще больше восхищений, ударов, хлопков, объятий со стороны Бонхэма и Орлоффски, и Дуг, почти столь же крупный, как и они, вынес их по меньшей мере так же хорошо, как и Грант. Лицо Лаки выражало презрение к столь грубым физическим приветствиям, отметил Грант. Затем Лаки, сидевшая на старой скамье с нью-йоркскими женщинами, вскочила, подбежала к Дугу и показала свой способ встречать, а именно — обняла его и крепко поцеловала, как будто он — давно потерявшийся брат. Грант ощутил, как иррациональный, но тем не менее мощный укол ревности медленно проник во все клеточки и затем истек через кончики пальцев. К тому времени, когда он сжал руку Дуга, все признаки приступа ревности исчезли.

Позднее вечером, а точнее — ночью, когда все они сидели с сигаретами, огоньки которых перекликались с отблесками угасающего в плите огня, когда они уже достаточно выпили, Дуг присоединился к Гранту в почти стройном пении старых ковбойских песен типа «Улицы Ларедо», бытового фольклора типа «Вниз по долине» и песен, под которые они маршировали на войне, типа «Я работал на железной дороге» и «Для меня и моей подружки». К удивлению Гранта, Лаки не только не рассердилась на этот раз, но и сама подпевала. Все песни она знала. И у нее было чистое, очень высокое, не очень сильное сопрано, которое очень трогало благодаря каким-то своим свойствам, присущим маленькой беззащитной девочке. Но до того, как началось это приятное иллюзорное бессмертие, Грант уже переговорил с Дугом и решил, что завтра он будет делать с Кэрол Эбернати.

Он подошел к Дугу, когда тот разговаривал с Лаки. Лаки оставила нью-йоркских женщин, отошла с Дугом и села на старую разбитую кушетку, и когда он подходил, то услышал, что Дуг печально и сбивчиво рассказывал ей о Терри Септембер. Когда он встал перед ними, оба они глянули на него и улыбнулись.

— Какого хера вы тут делаете? — громыхнул он с отчасти шутливым гневом. Но в глубине души он по-детски ревновал.

Дуг проницательно глянул на него.

— Я просто рассказывал твоей старушке, что я думаю, что влюбился в старушку Терри Септембер. Хочу повидаться с ней, когда приеду в Нью-Йорк.

— Если это личное, я уйду, если хотите, — предложил Грант, и им неожиданно овладела меланхолия.

— Дерьмо собачье! — сказал Дуг.

— Ты шутишь? — спросила Лаки.

— Зачем я подошел, так это спросить, как вы думаете, что мне нужно делать с маманей. Нашей «маманей», — он исказил слово. — Не пойдешь ли ты завтра со мной, я скажу, что улетаю в Кингстон с моей любимой.

— Почему же нет, конечно, — через секунду ответил Дуг. — Конечно, пойду. Полагаю, что так. Думаю, мое сердце выдержит напряжение. А две цели всегда лучше одной. Если вы на той стороне, в которую стреляют. Один может выжить.

— Что в этой роковой женщине? — спросила Лаки. — Вы ее так ужасно боитесь?

Дуг ухмыльнулся:

— Мы не боимся.

— Ну, тогда что же? — сказала Лаки. — Чем она вас удерживает? В чем ее сила?

— Никто не отрицает, что в ней что-то есть, — сказал Дуг. — Хотел бы я знать, что это. — На его большой роже появилась ухмылка. Сегодня он с нажимом играл вшивого англичанина. — Полагаю, это потому, что она верит, верила в тебя, когда никто больше не верил, и думала, что ты затрахаешься в доску от желания стать драматургом. — Он пожал плечами.

— Что ты сказал? — Лаки повернулась к Гранту.