Не страшись урагана любви - Джеймс Джонс

И более того, как она могла объяснить ему, что это вообще не было настоящей «ложью»? Она не могла. Это прозвучало бы просто как извинение.

О'кей. Но не это ее беспокоило. Пойдем дальше. Ладно. По-настоящему ее беспокоило то, что в первый вечер во время купания в яркоосвещенном бассейне сэра Джона где-то в глубине души она тайно хотела, чтобы Рон сказал, приказал ей: «сними купальник», потребовал бы, чтобы она показалась перед всеми нагишом. Вот что ее пугало, а заглядывая еще глубже — что она и сделала, когда сидела в кресле, когда Терри Септембер вышла из комнаты для девушек в бикини, — она обнаружила в самой глубине сознания одну из тех сексуальных фантазий, о которых никому не могла сказать, даже аналитику, красочную сексуальную картинку, как ее трахает какой-то мужчина, а Рон смотрит, заставить его стоять и смотреть, как ее трахает другой и, может быть, скажем, он играет с собой, когда смотрит. Вот что ее ужасало, и из ужаса возник приступ плача, от того, что она вообще могла такое вообразить.

Она все еще ощущала, даже сейчас, что она во многом потеряла лицо перед ним, проявила недостаток храбрости. Но кроме этого, она очень четко ощущала неминуемую опасность: если бы она в тот вечер сняла купальник, между ними что-то рухнуло бы, чего уже нельзя было бы восстановить. Но как от Рона можно ожидать, что он все это поймет? Особенно потому, что именно за это она заставила его заплатить на следующий же день, когда она все же сняла купальник и показалась перед всеми обнаженной?

Господи, вот люди! И особенно его «старый дружок» Дуг Исмайлех! Это были не те люди, с которыми им — ей и Рону — следует проводить время. Господи, неужели все в мире больны? Она еще плотнее укуталась в пальто, как будто оно могло ее спасти, и, ладно, все это само отсеется, она должна в это верить, а теперь они уже далеко, они на пути в Га-Бей и собираются в Кингстон. Рене и Лиза будут счастливы увидеть ее. Рене, Лиза и их забавный Гранд Отель Краунт. Она так часто и подолгу останавливалась у них во времена долгого романа с Раулем. Легко, нежно, испуганно и судорожно она вцепилась пальчиками в твердую плоть бедра Гранта.

Мысль о Рауле и совсем недавняя мысль о «свадебном подарке» матери — десяти тысячах — скрестились, и она неожиданно вспомнила, как Рауль однажды дал ей десять тысяч наличными. Она не вспоминала о них целую вечность. Еще один пример того, насколько она по-настоящему не реальна.

Обычно Рауль давал ей драгоценности, большую часть которых она продала или заложила после его смерти. Господи, все эти южноамериканцы такие богатые, с их огромными поместьями и пеонами, без всяких налогов, почти без всяких законов. Обычный американец не поверит. В тот раз он просто дал ей эти деньги в аэропорту, куда она примчалась провожать его. Домой она вернулась с таким туго набитым кошельком, что он не закрывался. Один его вид приводил ее в замешательство. «Что я с ними должна делать?» — крикнула она. «Мне все равно, — ответил он. — Это подарок. Купи себе что-нибудь». Она пересчитала деньги — их оказалось десять тысяч. Это продолжалось около недели. Она дала всем друзьям по стодолларовой банкноте. Она одолжила многие сотни долларов людям, которые, как она знала, черт их возьми, никогда не вернут их. Она устраивала большие вечеринки. Однажды она разбросала для подруг по всей квартире двадцатидолларовые бумажки, как будто это были конфетти. Это просто было нереальным, и она не могла ничего поделать, чтобы все выглядело реальным. Сама она не была реальной, Конечно, она не знала, что он там пойдет на смерть.

Она, должно быть, задремала, потому что звук мотора становился все тише и тише, пока не замурлыкал, как во сне, а потом машина плавно остановилась, и она вздремнула. Над ней склонился Грант и нежно сказал:

— Ну, милая, прибыли.

Еще сидя, она увидела ветхий домишко типа «Чарли Адамс» с мансардой и крутой крышей из рифленой жести.

Хотя было уже за полночь, маленький домик сверкал огнями. Из окон несся рок-н-ролл. Когда Рон крикнул, дверной проем заполнила колоссальная фигура и встала там, прорисовываясь силуэтом огромной ужасной гориллы из африканских лесов, и заревела.

— Это Эл Бонхэм, — услышала она, как рядом сказал Грант с почти мальчишеским обожанием. — Лучший ныряльщик с аквалангом в Карибском море.

— А! Ты, сучий сын! Я думал, ты уехал в Китай или еще куда-нибудь, — ревел Бонхэм.

Войдя в дом, мужчины начали хлопать друг друга по спине. Третий мужчина, голый по пояс, с мощными мускулами и тонким защитным слоем жира, какой она видела у профессиональных футболистов, вышел из-за стола и врезал Гранту по плечу с таким звуком, какой раздается из-под тупого молотка мясника, разделывающего тушу. Она заметила, как Грант поморщился, и неожиданно ощутила боль в желудке. Но он быстро и резко ответил ударом в живот, и мужчина потерял дыхание.

— А это — Мо Орлоффски, — сказал он с извиняющейся улыбкой. — Моряк, ныряльщик и владелец самого большого магазина спорттоваров на побережье Южного Джерси.

Орлоффски взревел от смеха.

— Был, милочка. Но я его продаю. Хочешь купить?

Две женщины, одна из них — светлокожая цветная ямаитянка, сидели у ревущего проигрывателя и держали в руках по банке с пивом. Ямаитянка вязала. Все вещи в комнате, все, кроме пола, были забиты пустыми пивными банками и бутылками. У стен на полу и в углах валялись мешки с регуляторами, резиновыми шлангами и баллонами. На столе пивные банки потеснил к углам разобранный регулятор акваланга, из чего было видно, что мужчины только что его ремонтировали. На полу у стола валялась куча морских карт, сверху пустые сигаретные коробки. Лаки ощутила, как в ней поднимается сильное, до ужаса доходящее отвращение.

— Ты был прав, старикашка, — ухмыльнулся Бонхэм, когда все перезнакомились. Когда он ухмылялся, то как будто какое-то огромное черное зловещее облако дурного предзнаменования проносилось над его лбом, глазами и бровями. — Твоя новая девушка — просто класс!

— Ты просто говнюк, — замычал Орлоффски.

Лаки снова взглянула на все это, на вещи и на людей. Вот так; таково ее знакомство с мужским миром ныряльщиков. И, вероятно, она еще многое увидит. Она гордо подтянула свои тесные брюки, выставила вперед груди в свитере и ухмыльнулась:

— Я? Он говорит обо мне? Ну, так как насчет пива «видику»?

— Штучка! Давай! — заорал Орлоффски.

— Вы должны будете извинить нас за все это, — очень нежно говорил Бонхэм, когда вел ее на кухню. — Мы только несколько дней тому назад вернулись из поездки. Рон вам не говорил? А они, — он кивнул на Орлоффски, — они на несколько дней задержатся у нас, пока не устроятся. Обычно у нас в квартире не так.