Карамзин - Владимир Муравьев

В конце 1799 года Карамзин как бы подводит черту под всеми своими романтическими историями:

«Не буду жаловаться на ветреность Амарилл моих, которые (слава Богу!) перепрыгнули от меня за ручей и скрылись в лесу. Пусть там гоняются за ними Сильваны, Фавны и простые Сатиры! Третьего дня исполнилось мне 35 лет от роду».

Время нравиться прошло;А пленяться не пленяяИ пылать не воспаляяЕсть худое ремесло.

Впрочем, в это время им овладевает новое чувство, о котором он намекает в письме Дмитриеву: «В обстоятельствах моих сделалась некоторая перемена, и бедный друг твой часто грустит тихонько», — чувство к Елизавете Ивановне Протасовой, младшей сестре Настасьи Ивановны. О чувстве к нему Елизаветы Ивановны он уже после ее смерти скажет: «Она обожала меня».

В ночь с 11 на 12 марта 1801 года заговорщиками был убит Павел I и провозглашен императором его старший сын Александр.

Убийство Павла не было государственным политическим актом, но предприятием частных лиц, озабоченных своим личным благополучием. В том же личном, бытовом плане оно было воспринято тогдашним дворянским обществом. В то время численно небольшая, но все-таки существующая часть русского общества, которая имела политические взгляды того или иного направления, связывала с новым императором возможность изменений в государственной политической жизни России и строила свои предположения о них. Однако как общее впечатление, так и реакция на это событие несли на себе печать какого-то легкомыслия.

В Москве известие о смене императора было получено утром 15 марта.

На перекладных из Петербурга прискакали генерал князь С. Н. Долгоруков и бывший московский обер-полицмейстер П. Н. Каверин, во весь опор они пронеслись по Тверской до дома главнокомандующего. (Люди рассказывали, что они во время этого проезда «встречающихся как будто взорами поздравляли и приветствовали».) С главнокомандующим графом Салтыковым и другими главными должностными лицами Москвы проследовали в Кремль, в Успенский собор. Там был оглашен манифест о кончине Павла I и о воцарении Александра I и началась присяга новому императору.

Известие быстро распространилось по Москве. Вигель вспоминает радостную атмосферу этого дня: «Знакомые беспрестанно приезжали и уезжали, все говорили в одно время, все обнимались, как в день Светлого Воскресенья; ни слова о покойном; чтобы и минутно не помрачить сердечного веселия, которое горело во всех глазах; ни слова о прошедшем, все о настоящем и будущем…»

Вигель пишет о настроении первых дней нового царствования, о «восторгах», которыми приветствовали его «зарю», «весну», «все чувствовали какой-то нравственный простор, взгляды сделались у всех благосклоннее, поступь смелее, дыхание свободнее».

Естественно, первыми были отринуты внешние запретительные меры. «Первое употребление, которое сделали молодые люди из данной им воли, — рассказывает Вигель, — была перемена костюма: не прошло и двух дней после известия о кончине Павла, круглые шляпы явились на улицах; дня через четыре стали показываться фраки, панталоны и жилеты, хотя запрещение с них не было снято… К концу апреля кое-где еще встречались старинные однобортные кафтаны и камзолы и то на людях самых бедных».

За молодыми людьми последовали зрелые. «В апреле все пришло в движение, — продолжает Вигель. — Несмотря на распутицу, на разлитие рек, на время, самое неблагоприятное для путешествий, все дороги покрылись путешественниками: изгнанники спешили возвращаться из мест заточения, отставные или выключенные потянулись толпами, чтобы проситься в службу, весьма многие поскакали затем только в Петербург, чтобы полюбоваться царем. Исключая действительно порочных и виновных, все желавшие вступить в службу были без затруднения в нее принимаемы».

Ода Карамзина «Его императорскому величеству Александру I, самодержцу всероссийскому, на восшествие его на престол», написанная в марте 1801 года, выразила настроения и надежды тех дней:

Надеждой дух наш оживлен.Так милыя весны явленьеС собой приносит нам забвеньеВсех мрачных ужасов зимы…

Между прочим, хотя был объявлен официальный траур, в Москве траура под разными предлогами, как отмечает Вигель, почти никто не носил.

До коронации нового императора, которая совершалась по традиции в Москве, должно было пройти не менее полугода, но Александр, как говорили, собирался приехать в Москву уже в мае. Карамзин к предстоящему прибытию императора написал новую оду.

Почти все московские поэты готовили поздравительные оды, многие из них были напечатаны. Их многочисленность вызвала эпиграмму Дмитриева. Он писал, противопоставляя московских стихотворцев Дени Экушару Лебрену, единственному тогдашнему французскому одописцу, ибо больше во Франции никто од не сочинял:

Гордись пред галлами, московский ты Парнас!Наместо одного Лебреня есть у нас:Херасков, Карамзин, князь Шаликов. Измайлов,Тодорский, Дмитриев, Поспелова, Михайлов,Кутузов, Свиньина, Невзоров, Мерзляков,Сохацкий, Таушев, Шатров и Салтыков,Тупицын, Похвиснев и, наконец, — Хвостов.

В большинстве случаев (это относится и к оде самого Дмитриева «Песнь на день коронования Его Императорского Величества Государя Императора Александра Первого») сочинения московских стихотворцев представляли собой набор ставших банальными славословий. Стихи же Карамзина отличались четкой нравственной и политической идеей — главные строфы были посвящены свободе и закону:

Сколь необузданность ужасна,Столь ты, свобода, нам милаИ с пользою царей согласна;Ты вечно славой их была.Свобода там, где есть уставы,Где добрый не боясь живет;Там рабство, где законов нет,Где гибнет правый и неправый!

Свобода, о которой пишет здесь Карамзин, — это личная независимость человека от чьей-либо частной воли и подчинение одному лишь закону. Он приходит к выводу, что «свобода состоит не в одной демократии; она согласна со всяким родом правления, имеет разные степени и хочет единственно защиты от злоупотреблений власти». Истинная свобода должна быть личной свободой, личной независимостью, но в рамках закона, выход за пределы которого Карамзин называет «необузданностью».

Впоследствии к такому же пониманию придет Пушкин, который писал в стихотворении 1836 года «Из Пиндемонти»: