Волки Кальи - Стивен Кинг

Каллагэн перечитывает заметку вновь, задается вопросом, идет ли речь о «его» Роуэне Магрудере или о другом, из того мира, где на некоторых банкнотах красуется профиль Шедбурна. Почему-то он уверен, что Магрудер тот самый, его знакомец, вот почему ему и дали прочитать эту газету. И вообще, сейчас он находится в «реальном мире», о чем ему говорят не только профили на банкнотах в его бумажнике. Он это чувствует. Всеми фибрами души. А если это так (это так, он точно знает), получается, что он многое упустил, бродя по тайным хайвеям. Мать Тереза приезжала в ночлежку! Помогала с раздачей ужина! Черт, может и приготовила жаркое из жаб с клецками! Почему нет? Рецепт же остался на стене, приклеенный скотчем. И признание Человеком года! Передовица в «Ньюсуик»! Он жалеет, что ничего этого не знал, но трудно следить за новостями, разъезжая с бродящим цирком и выгребая бычье дерьмо из стойл за площадкой для родео в Энид, штат Оклахома.

Ему страшно стыдно, от стыда по щекам катятся слезы, но он их не замечает, пока Хуан Кастильо не спрашивает у него: «Почему ты плачешь, Донни?»

— Я? — спрашивает он, потом вытирает щеки и понимает, что да, он плачет. Но и тогда не знает, что причина слез — стыд, еще не знает. Думает, что плачет от шока, который испытал, и отчасти так оно и есть. — Да, похоже, плачу.

— Куда ты идешь? — спрашивает Хуан. — Перерыв на ленч уже заканчивается.

— Мне надо идти, — отвечает Каллагэн. — Мне надо возвращаться на Восток.

— Если ты сейчас уйдешь, тебе не заплатят.

— Знаю, — отвечает Каллагэн. — Все в порядке.

Но это как раз ложь. Потому что ничего не в порядке…

Ничего.

— В дно рюкзака я давно уже зашил пару сотен долларов, — продолжает Каллагэн. Они сидят на ступеньках, ведущих к двери церкви, под ярким солнечным светом. — Я купил билет на самолет до Нью-Йорка. Скорость, конечно, играла роль, но не главную. Я хотел порвать с этими тайными хайвеями, — он кивнул Эдди. — Прыжковыми автострадами. Они — притягивают так же сильно, как и алкоголь.

— Сильнее, — вставляет Роланд. Он видит, что к ним приближаются три человека: Розалита ведет близнецов Тавери, Френка и Франсину. Девочка держит в руках лист бумаги и несет его с таким благоговением, что хочется смеяться. — Дороги — самый сильный наркотик, какой только есть на земле, а каждая из них ведет к десятку других.

— Ты говоришь правильно, спасибо тебе, — кивает Каллагэн. Мрачный, грустный, и, как думает Роланд, где-то и растерянный.

— Отец, мы выслушаем окончание твоей истории, но только вечером. Или завтрашним вечером, если сегодня мы успеем вернуться. Наш юный друг Джейк скоро подъедет…

— Вы это знаете, не так ли? — в вопросе Каллагэна слышится любопытство, но не удивление.

— Ага, — ответила Сюзанна.

— Я бы посмотрел на то, что у тебя лежит, до его прихода, — заметил Роланд. — Рассказ о том, как он к тебе попал, часть твоей истории, и я думаю…

— Да, — кивнул Каллагэн. — Полагаю, кульминация моей истории.

— …может подождать. Потому что сейчас у нас слишком много более важных дел.

— Так всегда и бывает, — вздохнул Каллагэн. — Месяцы… иногда годы, я пытался это вам объяснить, время вроде бы и не существует. А потом вдруг резко ускоряется, и ты уже ничего не успеваешь.

— Ты говоришь правильно, — согласился Роланд. — Эдди, я хочу, чтобы ты составил мне компанию при разговоре с близнецами. Мне представляется, юная леди положила на тебя глаз.

— Пусть смотрит, сколько хочет, — добродушно усмехнулась Сюзанна. — За это денег не берут. А я посижу на ступеньках, если ты не возражаешь, Роланд, погреюсь на солнышке. Давно уже я не ездила на лошади, и скажу тебе честно, седло натерло мне кожу. В стремена упираться нечем, вот и с остальным проблемы.

— Можешь посидеть, а можешь пойти с нами, — ответил Роланд, но думал-то иначе, и Эдди это почувствовал.

Стрелок хотел, чтобы Сюзанна осталась на ступеньках, по крайней мере, на какое-то время. И Эдди мог только надеяться, что Сюзанна этого желания стрелка не уловила.

Когда они направились к близнецам и Розалите, Роланд быстро шепнул Эдди: «В церковь я пойду с ним один. Пойми, дело не в том, что я не хочу, чтобы вы оба приближались к тому, что там хранится. Если это Черный Тринадцатый, а я верю, что это так… будет лучше, если она будет держаться от него подальше».

— Учитывая ее деликатное состояние, не так ли? Роланд, я-то думал, что выкидыш Сюзанны тебя только порадует.

— Меня волнует не выкидыш, — ответил Роланд. — Я боюсь, что Черный Тринадцатый придаст силы тому, что сидит в ней, — он помолчал. — Им обоим. Младенцу и его хранительнице.

— Миа.

— Да, ей, — и тут же он улыбнулся близнецам Тавери. Франсина ответила ему мимолетной улыбкой, которая превратилась в ослепительную, стоило ей перевести взгляд на Эдди.

— Давайте посмотрим, что вы сделали, если карта готова, — Роланд протянул руку к листу бумаги.

— Мы надеемся, что все правильно, — ответил Френк Тавери. — А вдруг нет. Мы боялись, будь уверен. Миссас дала нам такой прекрасный лист бумаги, вот мы и боялись.

— Сначала мы все нарисовали на земле, — добавила Франсина. — Потом нанесли контуры тонким углем. И, наконец, Френк их обвел. Потому что у меня дрожали руки.

— Боялись вы напрасно, — успокоил их Роланд. Эдди подошел ближе, взглянул через плечо стрелка. Карта получилась отменная, с городским Залом собраний, площадью в центре, Большой рекой (Девар-Тете), бегущей у левого края листа обычной писчей бумаги, которая в его Америке продавалась в любом магазине канцелярских принадлежностей.

— Ребята, это просто потрясающая карта, — прокомментировал Эдди, и на мгновение подумал, что Франсина Тавери грохнется в обморок.

— Ага, — кивнул Роланд. — Вы очень нам помогли. А теперь я сделаю то, что вам может показаться богохульством. Вы знаете это слово?

— Да, — кивнул Френк. — Мы — христиане. «Не упоминай всуе имя Господа, твоего Бога, или Его Сына, Человека-Иисуса». Но богохульством является также надругательство над чем-то прекрасным.

Тон его оставался серьезным, но по глазам чувствовалось: ему хочется увидеть, какое же богохульство намерен совершить пришелец из мира древних. Того же хотелось и сестре.

Роланд сложил лист бумаги, к которому они боялись прикоснуться, пополам. Подростки ахнули. Как и Розалита Мунос, пусть и не так громко.

— Мой поступок — не богохульство, потому что теперь это не бумага, — пояснил Роланд. — Это инструмент, а инструменты следует беречь. Понимаете?