Нашествие хазар (в 2х книгах) - Владимир Афиногенов

«После этого, при стечении трепетавшего от ужаса народа, — рассказывают историки, — с горячей мольбой о спасении, из Влахернского храма была поднята риза Божьей Матери и крестным ходом обнесена вокруг города и погружена в воду».

Вместе с грешниками шагал раскаявшийся в эти минуты Михаил, император византийский, и в глазах его, как отмечают очевидцы, стояли слезы…

И царица Небесная вняла мольбам несчастного народа, и во второй раз, подобно тому, как это было в 628 году, при набеге аваров и славян, она явила свою чудесную помощь и отвратила неминуемую гибель от города…

Русы под водительством Аскольда и Дира отошли от него.

Избавившийся от врагов Константинополь снова шумел на рынках, в тавернах, парился до одури в термах, грешил в лупанарах, вздёргивал воров на виселицах на форуме Тавра и засовывал заговорщиков, вероотступников, язычников и иудеев в раскалённое чрево медного быка.

Город блудил, веселился и алкал золота.

Монахи Иоанна Предтечи в просторном дворе опять сбивались в кучки, ругали иконопочитателей и грозили кулаками в сторону Золотой палаты дворца. Теперь монастырские чувствовали себя намного увереннее: Аскольд и Дир в благодарность за гостеприимство оставили защищать обитель немало киевлян-добровольцев, в основном тех, кто не имел ни жён, ни родных, ни близких, кто слыл неудачником и знал, что таковым он будет и впредь, работая или служа у своих господ. Пожелали остаться и Доброслав с Дубыней.

Мысль о том, что не до конца довёл задуманное, поддавшись уговорам Леонтия и добрым чувствам, переполнявшим сердце к несчастной Мерцане, удручала Клуда. А что она была несчастна, находясь замужем за Медной Скотиной, Доброслав видел, хотя всячески хотела скрыть. И всё-таки решил, что месть он должен осуществить, и успокоится, когда Иктинос, виновный в гибели целого рода крымских поселян, будет убит…

С тех пор, как мореходы Аскольда ушли на лодьях к своим вымолам, а конные и пешцы Дира двинулись к Джурджанийскому морю воевать хазар, прошёл месяц. И ровно месяц назад, узнав, что Доброслав и Дубыня согласились оборонять византийский монастырь, Аскольд позвал их к себе:

— Коли решили, оставайтесь… Станете и теперь в Константинополе глазами и ушами Киева… Поняли?

— Как не понять, княже, — искренне удивился Дубыня.

— Берите! — Аскольд кинул каждому по мешочку золотых. — На всякие расходы… А нужно будет ещё, спросите у наших купцов, им сообщат о вас; если возникнет надобность что передать — с ними и передайте…

Друзья попрощались с Лагиром, Ерусланом и Никитой, пожелав им во всем добра и удачи.

— Вашими устами да мёд пити, — широко заулыбался Никита.

Обнялись, Лагир прослезился.

Налюбовавшись в этот ранний час с высоты крепостной стены обители лазурными водами и блестевшими на солнце куполами храмов Константинополя, Дубыня повернулся назад. Открывшаяся перед глазами местность представляла собой полную противоположность тому, что до сих пор лицезрел друг Доброслава: она была изрезана тёмными оврагами, буераками и покрыта густым хвойным лесом, через который еле проникали солнечные лучи. А чуть в стороне Дубыня увидел таверну и подозвал Доброслава:

— Глянь, никак «Сорока двух мучеников», таверна одноногого Ореста… Давненько мы её не посещали. Смотри, смотри! — воскликнул Дубыня и дёрнул за рукав Доброслава. — Вон туда, на дорогу… Видишь всадника в чёрном? Ишь как нахлёстывает коня, а тот еле скачет, вконец заморит его, паршивец!..

— Сегодня, после службы, наведаемся туда, — пообещал Доброславу Клуд.

Во время смены стражи глазастый Дубыня снова заприметил ещё одного всадника, тоже ходко скакавшего к таверне, закутанного в монашеское одеяние.

А в полдень, возлежа за угловым акувитом, расположенным напротив наружной двери, друзья увидели, как в таверну действительно вошёл монах с низко надвинутым на лицо куколем. Он тоже возлёг, но в другом углу, и заказал еду. Знакомое в его облике увиделось Доброславу, он шепнул другу:

— Уж не Леонтий ли?…

Подошедши к монаху, окликнул. Тот откинул куколь, с возгласом «Доброслав!» и с распростёртыми объятиями бросился к русу.

— Леонтий! — вскричал и язычник, увлекая за собой инока.

Уписывая за обе щеки жареного карася, Леонтий стал расспрашивать друзей, как они тут оказались? Ведь по сведениям, полученным от хозяина таверны, русы давно отошли от Константинополя, приняв от василевса откуп. А когда сведал, что Доброслав и Дубыня нанялись защищать монастырь Иоанна Предтечи, нахмурился:

— Э-э, не советовал бы там находиться, в этом вертепе, в этом исчадии ада… Хотя всё забываю, что вы — язычники, и вам всё равно, кому служить…

— Нет, Леонтий, ты не прав… С радостью служили б Константину… Только поговаривали — далеко он, у своего брата Мефодия…

— Да, Доброслав. Помните, Константин говорил, когда вы отплывали в Киев, ещё до нашествия архонтов Аскольда и Дира, что мы тоже покинем столицу Византии. И мы её скоро покинули. Обидели нас по возвращении из Хазарии и на этот раз… Такова благодарность за всё доброе сумасбродных правителей… Видимо, это сильно подействовало на Константина, и он слег…

— Болен? — с волнением спросил Доброслав.

— Да, и очень…

— Леонтий, возьми нас с собой! Снова попробую вылечить философа.

— А как же служба?

— Это уладим… Получим за месяц жалованье и удерём. А ты выпроси у патриарха нам разрешение на свободное передвижение по землям империи. Чтоб не могли меня и Дубыню, как язычников, судить и продать в рабство…

— Попробую… Действуйте, как говорите… Вы будете нужны и в дальнейших наших делах, — Леонтий сделал ударение на последних словах. — А пока философа надо лечить. Поэтому я послан сюда Мефодием за придворным врачом. Сегодня буду просить приёма у Фотия… И от братьев передам ему одну вещицу…

— Воля твоя, — тихо промолвил Клуд, огорчаясь тем, что Леонтий не поверил в него как исцелителя всерьёз и до конца.

— Вот ты, Леонтий, говорил о вертепе, в котором мы служим, — встрял в разговор Дубыня. — А почему же сам оказался здесь, в этом пристанище дьявола? — И чернобородый с улыбкой обвёл взглядом внутренность таверны. — Не ты ли давеча скакал по лесной дороге?…

— Тише! Тише! — замахал руками на Дубыню Леонтий.

Тут к акувиту, где разговаривали монах и язычники-русы, на деревяшке приковылял хозяин и, поклонившись, с почтением обратился к Леонтию, но так, чтобы не слышали его возлежащие за другими столами. Доброслав про себя отметил: хозяин таверны и Леонтий знают друг друга давно.

— Святой отец! Коня твоего уже давно накормили, почистили и поставили в конюшню. А на другом ангелос[164] из Тефрики два часа назад как ускакал обратно.

— Спасибо, Орест, за заботу и за то, что передал вести от этого гонца… — поблагодарил хозяина таверны Леонтий. — Познакомься с моими друзьями.

— А мы уже знакомы! — весело сказал одноногий.

— Во-о-он-а ка-а-ак! — протянул монах и, быстро взглянув на язычников, на секунду-другую задумался.

В глазах у него проблеснул странный огонёк…

2

— Царица моя преблагая. Надежда моя Богородица, приятелище сирых и странных предстательница, скорбящих радосте, обидимых покровительница!

Патриарх возносил молитву к Пресвятой Богородице в церкви святой Ирины, стоя у аналоя один; рядом никого не было, даже служек. От зажжённых свечей свет падал на крупное, с чуть приплюснутым носом лицо Фотия, и когда его святейшество делал вдох и выдох, чтобы произнести слова молитвы, огненные светляки колыхались, и по щекам нервно пробегали тени.

Воинские разведчики донесли, что белые лодьи киевлян уже с неделю назад достигли своих берегов, а вот пешцы и верховые, оказавшиеся на землях дунайских болгар, остановились…

Вчера патриарх имел разговор с начальником городского гарнизона адмиралом Никитой Орифой, который предположил, что русы под водительством непредсказуемого в своих действиях Дира при поддержке болгарского царя могут опять напасть на Константинополь, пользуясь благоприятным стечением обстоятельств: император Михаил всё больше и больше увязал в кровавых схватках с агарянами и после одного удачно выигранного сражения в Каппадокии снова терпел поражение за поражением…

Но Фотий уверил адмирала: русы не должны нарушить Договора мира и любви, они, как показало время, крепко держали данное им священное Слово.

— О чём говорите, отче?! — воскликнул, скривив губы, адмирал. — Язычники и… слово. Смешно!

— Никита, у язычников тоже существуют святыни…

— Молитесь своим, патриарх, а воину предоставьте его. Первая же заповедь ратного дела — не доверять противнику.

Разговор вышел неприятный, и Фотий тяжко вздохнул. А вот и сам посетил церковь — попросить снова Пресвятую Деву Марию отвести беду. «Значит, не так уж крепка твоя вера в Слово язычников и не так уж дерзки словесные выпады Никиты Орифы, — подумал патриарх. — Болгары и русы — это опасно вдвойне».