Дэн Сяопин - Александр Панцов

Мао был потрясен. И через несколько дней, явно затаив обиду, заявил, что долгое время «глубоко не понимал, как строить социализм в Китае»73. А своему лечащему врачу с горечью сказал: «Все хорошие члены партии умерли. А те, что остались, — кучка зомби»74.

Куда же вдруг подевалась дэновская гибкость, так импонировавшая Мао Цзэдуну? Неужели обследование «коммун» настолько впечатлило его, что он и после того, как представил умеренный доклад «великому кормчему», продолжал мучительно рассуждать об истоках несчастий, а поняв наконец, как и Лю, в ком причина экономического коллапса, не смог сдержаться? Похоже, что так. «[Мы] совсем игнорировали объективные законы, — скажет он впоследствии, — пытались одним махом добиться гигантского развития народного хозяйства. Когда же субъективные желания идут вразрез с объективными законами, тогда неудачи неизбежны»75.

Тяжкий путь познания завершался, Дэн приходил к мысли о необходимости перестройки утопической маоистской модели социально-экономического развития. И соответственно оказывался перед новой проблемой, решать которую будет вплоть до смерти Председателя: как оппонировать вождю, не осложняя свое положение в партии. Разделять судьбу мятежного Пэн Дэхуая ему не хотелось, но и продолжать слепо следовать за Мао он, как видно, больше не мог.

«ЖЕЛТАЯ КОШКА, ЧЕРНЫЙ КОТ»

Выступление в поддержку Лю Шаоци, вызвавшее раздражение Мао, было первым проявлением самостоятельности Дэна. Такой опытный бюрократ, как он, должен был понимать, что играет с огнем. Однако вот не удержался!

Через год он разозлил Председателя еще больше. Летом 1962-го вслед за Чэнь Юнем и Лю Шаоци он одобрил распространявшуюся тогда на селе практику закрепления производственных заданий за дворами — так называемый семейный подряд.

Переход к подрядной системе начался стихийно в провинции Аньхой, на востоке страны, еще в конце 1960 года. По условиям подряда крестьяне брали на себя обязательство сдавать коллективу (то есть бригаде, а фактически государству) за трудодни определенное количество продукции с переходивших к ним, по существу в аренду, участков земли. Всё же, что они выращивали сверх плана, либо оставляли себе, либо сдавали той же бригаде за отдельную премию. (В разных местах было по-разному.) Решать, что выращивать, они не могли: указания им давали бригадиры, которые перед началом работ снабжали их инструментом, удобрением и семенами. Ничего антисоциалистического, понятно, в этом не было: семейный подряд недотягивал даже до большевистской новой экономической политики, так как в Китайской Народной Республике крестьяне не имели права продавать излишки продукции на рынке. Тем не менее семейный подряд, стимулировавший материальную заинтересованность членов коммун в увеличении производства, стал быстро приносить плоды: к осени 1961-го урожай зерновых вырос на четыре миллиона тонн.

Всё, казалось, развивалось в лучшую сторону, но Мао, не возражавший на первых порах против того, чтобы люди «поэкспериментировали», во второй половине 1961-го начал выражать недовольство возрождением «единоличников». В сентябре ЦК издал директиву, осуждавшую семейный подряд76. А в конце декабря Мао спросил первого секретаря Аньхойского парткома: «Производство восстановили, будем ли отменять „систему“ [семейной] ответственности“?» Но секретарь, лоббировавший подряд с весны 1961-го, ответил вопросом на вопрос: «Массы только попробовали сахара, может, дать им поработать еще какое-то время?»77

Мао вознегодовал и через некоторое время прогнал посмевшего ему перечить аньхойца с высокого поста. Однако саму систему подряда не отменил, и она продолжала распространяться по всей стране.

В январе — феврале 1962 года «великий кормчий» получил новый удар. Произошло это на расширенном совещании Центрального комитета в Пекине — самом представительном за всю историю партии. В собрании, длившемся с 11 января по 7 февраля, приняли участие семь тысяч руководящих работников со всей страны: даже в наиболее многочисленном VIII съезде китайской компартии и то участвовало только 1026 делегатов. Отвечал за созыв и проведение форума Дэн, так что Мао имел все основания вновь быть им недовольным. Ведь «великий кормчий» рассчитывал, что этот форум «хорошо проанализирует опыт и уроки прошлого и выработает единую позицию», а на деле столкнулся с самой серьезной критикой, какую ему только приходилось слышать в последнее время.

Дэн, правда, мало что мог сделать, даже если бы хотел: ситуация вышла из-под его контроля. Его собственный заместитель по Секретариату ЦК Пэн Чжэнь первым атаковал Мао в открытую. В провале «большого скачка» он сначала обвинил весь Постоянный комитет Политбюро, но потом перешел на личности, сконцентрировав критику на самом Председателе. Он напомнил, что именно Мао настаивал на ускоренном переходе к коммунизму и агитировал за общественные столовые. Все слушали затаив дыхание. А Дэн подал голос (то ли желая разрядить обстановку, то ли, наоборот, поощряя Пэна продолжать критику): «Мы тут недавно были у Председателя, и он сказал: „Вы меня… превратили в святого, но святых не бывает. У всех есть недостатки и ошибки. Вопрос только в том, сколько их. Не бойтесь говорить о моих недостатках, революцию делали не Чэнь Дусю и Ван Мин, а я со всеми остальными“».

После этого Пэн Чжэнь, совершенно «распоясавшись», объявил: «Даже если авторитет Председателя Мао и не так высок, как пик Эверест, он все же напоминает гору Тайшань[72] — настолько, что, если мы и снимем с этой горы несколько тонн земли, она все равно останется высокой. Его авторитет также огромен, как Восточно-Китайское море — вычерпай из него хоть несколько грузовиков воды, все равно останется много. Сейчас в партии наблюдается тенденция — люди не смеют выражать свое мнение, не осмеливаются выступать с критикой своих ошибок. Как будто, если выступишь, потерпишь крах. Но если бы Председатель Мао, совершив хотя бы один процент ошибок или хотя бы одну тысячную процента, не выступил с самокритикой, это было бы дурно для нашей партии».

На следующий день верный «кормчему» левак Чэнь Бода стал урезонивать Пэн Чжэня, но тот добавил: «Давайте проясним вопрос о Председателе Мао. Похоже, слова Пэн Чжэня о том, что Председателя Мао можно критиковать, не приобрели популярность. Я же [только] хотел опровергнуть представление о том, что критиковать можно всех, кроме Председателя Мао. Ведь такое представление неправильное»78.

Пэн вообще в последнее время то и дело проявлял норов. Этот уроженец северокитайской провинции Шаньси, высокий, дородный мужчина, бывший только на два года старше Дэна, после катастрофического провала «большого скачка» на какое-то время, казалось, потерял самообладание. Начиная с 1960 года он нет-нет да и выражал скептическое отношение к дискредитировавшему себя вождю. Так, мог себе позволить публично усомниться в величии его «идей»: «Являются ли идеи Мао Цзэдуна „учением“? Это следует обсудить». И даже самого Председателя: «Кто первый — пусть скажут потомки; работа еще не закончена!»79