Элвис Пресли. Последний поезд в Мемфис - Питер Гуральник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Данциг смотрел шоу по телевизору и в следующий вторник в 11 часов утра появился в офисе Фульчино. Она проводила его в студию, где он увидел, как он писал позже, «высокого худощавого молодого человека, стоящего в коридоре и ожидающего нас. На нем была рубашка, каких я никогда раньше не видел, цвета лаванды и украшенная тесьмой. Элвис сказал, что она стоит 70 долларов. Еще я заметил, что его синие ботинки из крокодильей кожи были изношены и их задник был потерт. Он был одет в серую спортивную куртку и темно–серые брюки. Ногти были сильно обгрызены». Облик в целом был впечатляющим. Как сказал Данциг, «с таким лицом в жизни проблем быть не может. Если бы, не зная его, вы увидели его на улице, вы бы воскликнули: «Ого, поглядите–ка на этого парня!»
Они зашли в аппаратную, чтобы сделать интервью. В ответ на вопрос о его музыке, он начал перечислять блюзовых певцов, с которыми Данциг был хорошо знаком, но которые, «очевидно, много для него значили. Мне было странно слышать, как он говорил о черных исполнителях здесь и о том, что он пытается вынести из их музыки. Элвис говорил о том, что он хочет купить дом для своих родителей и вообще облегчить их жизнь. Когда я спросил его о тех телодвижениях, которые всегда присутствуют в его выступлениях, Элвис ответил, что на телевидении не хотели, чтобы он все время прыгал, но он сделал по–своему, сказав, что это неотъемлемая часть его стиля исполнения. Он показал мне свою гитару, покрытую кожей, и объяснил, что таких гитар только две. «Хэнк Сноу подал мне эту идею, — сказал он. — Это сохраняет гитару, когда я размахиваю ею». Мы говорили о фильмах и о том, как он хотел попасть в Голливуд и стать вторым Джеймсом Дином. И я подумал: «Да, давай, парень…» Очевидно, это и было его целью».
«Мы разговаривали примерно двадцать или двадцать пять минут — он говорил не очень членораздельно, но ответил на все вопросы, — когда вошел Стив Шоулз и сказал, что можно начинать запись». Элвис пригласил Данцига остаться и посмотреть на его работу. Первая песня, которую они записывали, была «I'm Gonna Sit Right Down and Cry (Over You)», песня в стиле ритм–энд–блюз 1954 года Роя Гамильтона. «Слушай, его баки мне уже надоели, — заметил Шоулз Данцигу. — Может, стоит отвести его в парикмахерскую?» Но потом добавил: «Думаю, это не отразится пагубно на его успехе. Наверное, стоит их оставить».
Следующие два дня были посвящены экскурсиям и обсуждению рекламной кампании, большей частью организованной Энн Фульчино и Чиком Крампэкером, с представителем «Хилл энд Рэйндж» Греланом Лондоном. В то время Полковник уехал домой, в Теннесси, чтобы по возможности с присущей ему тщательностью предупредить все возможные трудности, связанные с организацией предстоящих гастролей.
Элвис со своими «покровителями» выехал в Трентон, чтобы дать интервью, возможно, единственной во всем Нью–Йорке радиостанции, крутящей музыку в стиле кантри. Они заблудились, пока искали эту радиостудию, а Элвис проспал всю дорогу туда и обратно. Люди агентства «Уильям Моррис» устроили для него вечеринку; президент «Хилл энд Рэйндж» Джулиан Абербах, со своей стороны, организовал в честь Элвиса обед у себя дома. Жена Джулиана, Анн–Мари, подала чудесно приготовленного ягненка, которым Элвис просто давился, потому что не любил мясо с кровью; ему больше приходились по вкусу хорошо прожаренные гамбургеры. «Он был необычайно вежлив, — говорил Фредди Бинсток, двоюродный брат Джулиана, также присутствовавший на этом обеде, — но при этом выглядел совершенно потерянным».
Чик назначил встречу с журналистами в Hickory House на Пятьдесят второй улице выше Таймс–сквер, но совершил ошибку, не заказав отдельный зал. «Это было похоже на центральный вокзал, где люди сновали туда и обратно. Спасителем в этой ситуации оказался Элвис. Он огляделся, оценил положение и вступил в «бой» с такой самоуверенностью и очарованием, что каждый почувствовал, будто находится с ним в комнате наедине». На нем были вручную раскрашенный галстук, который он купил за доллар на Таймс–сквер, и все та же, лавандового цвета, с тесьмой, рубашка, на которую ранее обратил внимание Фред Данциг. Его спросили, как он относится к своему успеху. «Это все происходит так часто, — отвечал Элвис, — и так много всего со мной случается, что иногда я даже не могу заснуть. Знаете, меня это пугает… просто пугает».
Второе шоу у Дорси прошло хорошо. Он спел «Тутти–фрутти» и еще раз, за неимением нового сингла, песню «Детка, давай поиграем в домик», которая, ссылаясь на «Биллборд», была «сильной блюзовой композицией, очень ритмичной, выполненной в характерном для него энергичном стиле… Пресли сейчас сильно зависит от появлений на телевидении, и новое выступление должно принести ему еще больший успех». Очевидно, что–то касательного этого шоу беспокоило Элвиса. Шоулз писал Паркеру тремя днями позже:
«Я думаю, в эту субботу Элвис выступил удачнее, чем в прошлый раз. Я полагаю, что он не был очень доволен, но думаю, что он имеет полное право быть счастливым. Ты должен сильно гордиться этим мальчиком, потому что, насколько я знаю, он очень хороню себя вел после того, как ты уехал. На встрече с журналистами он общался со всеми гостями и произвел на всех очень хорошее впечатление. В результате он стал здесь, в Нью–Йорке, большой сенсацией; дай бог немного удачи — ну нас все получится.
В пятницу у нас ничего подходящего для Элвиса не появилось, так что мы записали «Lawdy Miss Clawdy» и «Shake, Rattle and Roll». Ни одна из этих песен не годится для сингла, но я знаю, они пригодятся для нового альбома».
В воскресенье вечером Элвис вернулся в Ричмонд с труппой, собранной Полковником для «Опрая», которая включала сестер Картер и матушку Мейбелл, сына Эрнста Табба Джастина, Чарли и Айру Лувин, которые уже не однажды работали с ним и
