Последние парень и девушка на Земле - Шиван Вивьен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И все же мое сердце колотилось как бешеное.
Ливаю удалось открыть дверь. После того как он включил свой карманный фонарик и посветил лучом вперед, он позволил войти и мне.
Длинный коридор, оклеенный старыми афишами, вел к крошечной двери. Она открылась, и мы оказались в будке киномеханика. Здесь стояли два складных стула и большая металлическая плита, на которой раньше стоял кинопроектор. Но теперь его здесь уже не было.
В будке киномеханика было застекленное окно, открывающееся на кинозал. Я сложила руки трубочкой, прижала их к стеклу и попыталась заглянуть внутрь. Ливай подошел и направил вниз луч своего фонарика, как луч кинопроектора. В луче света плясала пыль. Видны были только половина белого экрана и половина сидений в самых задних рядах. Все остальное уже скрылось под водой.
– Молодец! – сказала я. – Пожалуй, это самая классная картина, которую я когда-либо видела.
Минуту Ливай молчал.
– Мы с мамой посмотрели здесь все до единого фильмы о Гарри Поттере.
У меня заболело сердце.
– Как она умерла?
– Так ты не знаешь? Я думал, что это знают все. – Я покачала головой. – Разбилась на машине. Поэтому на Главной улице и установили светофор с мигающим красным сигналом.
О, господи! Я вспомнила свой разговор с Ливаем, когда я сказала, что все проезжают на этот красный свет. Мне захотелось свернуться в клубок и умереть.
– Все в порядке. По правде говоря, мне хорошо, когда я говорю о ней. Мой отец никогда о ней не говорит, так что у меня мало возможностей это делать.
Луч фонарика упал на лицо Ливая, и он вытер глаза рукавом:
– Вот уж не думал, что заплачу. – Вряд ли парень хотел, чтобы я это видела, но он не стеснялся. Ливая надо было принимать таким, каким он был.
Я этого не ожидала. Я просто хотела, чтобы Ливай позабавился, получил удовольствие. А теперь он стоит и плачет, вспоминая свою погибшую маму. Я подошла к нему и обняла его. Я обняла его, как Морган обняла Элизу, когда та увидела, что осталось от ее дома. Как друг, который хочет быть рядом, когда его другу плохо. Я не позволила себе думать о людях, которых я в последнее время в этом смысле подвела. Я просто сосредоточилась на том, чтобы поддержать в эту минуту Ливая, и постаралась думать, что этого достаточно.
* * *
Мне казалось, что каждый день мама приносит домой с работы какой-нибудь странный предмет, артефакт из чьей-то жизни. Что-то такое, что у них просто рука не поднималась выбросить, но что не имело смысла забирать с собой. На них всех лежал отсвет чего-то старинного, винтажного, потому что почти все ее пациенты были старыми людьми. Набор хрустальных подсвечников, который хорошо бы смотрелся за ужином на столе чьей-нибудь бабули. Старый проигрыватель, к которому прилагался футляр для переноски. Взятая в рамку коллекция двадцатипятицентовых монет, выпущенных каждым штатом в период с 1999 по 2008 год.
Я помню, как держала в руках шерстяной плед в пластиковом мешке. Он был совершенно новый. Не могу поверить, что кто-то просто взял и выбросил его. Я подумала, что он будет хорошо смотреться в моей комнате. Он был светло-голубой, с разбросанными по всему фону птицами.
– Эту штуку можно увидеть в продаже в каждом универмаге «Мэйси» по всей стране. Но шерстяной плед, связанный вручную их собственной бабушкой? – удивилась я. – Вот что нельзя заменить ничем и никогда.
– Пожалуй. – Мама согласилась со мной.
Сначала все эти вещи начали скапливаться в самых неожиданных местах в нашем доме. Они заставали меня врасплох. Бывало, я проходила по гостиной, готовясь подняться к себе наверх, когда на глаза мне попадалась чья-то старинная вещь. И тогда я останавливалась и начинала думать: «Сколько времени здесь уже находится эта картина, на которой изображен тропический закат? А этот керамический журавль?»
Каждый полученный моей мамой в дар предмет имел свою историю. Каким образом его приобрели, что он значил для людей и как они радовались, зная, что могут передать его ей. Я знаю, от этого маме становилось еще труднее избавиться от чужих вещей. Это было все равно что выбросить на помойку чье-то воспоминание. Даже если это были вещи самые банальные, у каждой из них была своя история. Плед, как я потом узнала, был куплен для чьей-то дочери, студентки колледжа, которая умерла от передоза. После этого я не могла уже расстелить его на своей кровати и отнесла обратно на первый этаж.
Мне не нравилось чувство, которое возникало у меня, когда мама приносила домой все эти вещи, и особенно потому, что мы даже еще не начали строить наши собственные планы на будущее. Это казалось мне дурным предзнаменованием. Все наши яйца были в одной корзине, мы все поставили на спасение Эбердина. Запасного плана, плана «Б», у нас просто не было.
Тут мне надо кое-что уточнить. У нас не было плана «Б», в который посвятили меня.
* * *
Я узнала о нем в тот день, когда я искала какое-нибудь старое платье мамы, чтобы надеть его на тайный бал. В гардеробной в ее спальне я не нашла ничего подходящего, так что я стянула вниз лестницу, ведущую на чердак и начала взбираться по ней вверх.
– Куда ты направляешься?
– На луну.
Мама сложила руки на груди:
– Что тебе понадобилось на чердаке?
– А что? Разве мне туда нельзя?
– Я просто не хочу, чтобы ты все там переворошила и оставила все в беспорядке. Если тебе нужно что-то определенное, скажи мне, и я тебе это принесу.
– Я не оставлю за собой беспорядка.
Мама явно была раздосадована, но что она могла сделать? Запретить мне туда идти?
Я обшарила несколько коробок со старой одеждой, но не нашла в них ничего нарядного. Потом я посмотрела в кедровом гардеробе. Здесь хранились свадебное платье мамы и вельветовый свадебный костюм отца. И тут я увидела бледно-розовое платье. Корсаж был без бретелек и плотно облегал тело, а внизу к нему была пришита юбка – баллон с кринолином внутри, чтобы сделать ее особенно пышной. В этом платье
