Хроники Фрая - Стивен Фрай

Следует, правда, указать на одно обстоятельство, не то чтобы полностью противоречащее здравому смыслу, но все же не самоочевидное: оплакивая мою жизнь как пустую трату времени, я льщу себе гораздо сильнее, чем когда испытываю удовлетворение, большее или меньшее, от того, как она сложилась. Любые сокрушения по поводу отсутствия успехов на каком-либо поприще подразумевают уверенность в том, что я обладал всем необходимым для их достижения, что если бы я сосредоточился на чем-то одном, то написал бы великий роман или стал бы великим актером, режиссером, драматургом, поэтом, государственным деятелем — да мало ли какими дарованиями наделяло меня мое обманчивое воображение. Не знаю, обладал ли я способностями, необходимыми для любого из этих поприщ, зато знаю, что не обладал честолюбием, умением бить в одну точку и прежде всего волей, в отсутствие которой от любого таланта пользы будет не больше, чем от мотора без горючего. Можно, пожалуй, сказать, что я хороший тактик, но никудышный стратег, что радостно ухватываюсь за любую вставшую передо мной задачу, но не способен увидеть перспективу, спланировать или хотя бы вообразить будущее. Говорят, что хороший гольфист точно представляет себе замах своей клюшки, прежде чем ударить по мячу и отправить его к лунке. Моя же жизнь есть сплошная авантюра — давай, бей, а там видно будет.

Но вот секс. Да, боюсь, нам придется вернуться к сексу. Речь-то у нас шла о заказанной «Татлером» статье. Я сочинил для Джонатана Мидса статью, в которой описал и отвращение к проклятию, наложенному на меня природой, к инстинктивной потребности ковыряться «в тех влажных, темных, дурно пахнущих и омерзительно волосатых участках тела, из которых составляются на банкете любви главные блюда», и назвал это занятие унизительным, неприятным и скучным. Я высказал предположение, что жизнь без секса, без присутствия рядом партнера обладает многочисленными преимуществами. Целибат наделяет человека продуктивностью, независимостью и свободой от тягостной необходимости приспосабливаться к воле и желаниям другого и удовлетворять их; избавляет от принижающих нас императивов эротического общения и позволяет вести жизнь новую, лучшую. Секс есть чрезмерно захваленное занудство. «Ну а кроме того, — признавался я в конце статьи, — я побаиваюсь, что у меня это дело получится так себе».

Несколько газет процитировали либо перепечатали эту статью — полностью или частями, — и в следующие двенадцать лет слово «целибат» связывалось со мной так же привычно, как вегетарианство с Гвинет Пэлтроу или тантрическая йога со Стингом. Клифф Ричардс, Моррисси и я — мы стали эксцентрическими олицетворениями целибата. В последующие годы писавшие обо мне журналисты, ведущие ток-шоу и интервьюеры раз за разом спрашивали, продолжаю ли я, хе-хе, держаться за него, готов ли рекомендовать сексуальное воздержание как образ жизни и как это мне удается справляться с одиночеством. Я вырыл себе этой статьей яму, однако о том, что написал ее, не пожалел ни разу. Сказанное в ней было, более-менее, правдой, насколько таковая возможна. Я действительно находил практику эроса досадной помехой и бременем. Я действительно радовался независимости и свободе, которые давала мне ни с кем не связанная жизнь, и действительно побаивался, что у меня это дело получится так себе. Какой смысл отрицать владевший мной ужас перед тем, что меня отвергнут, или то невысокое мнение, какого я держался о моих телесных достоинствах?

С каждым проходившим годом шансы на то, что мне удастся завязать с кем-то настоящие, полноценные отношения, все уменьшались, поскольку я ощущал себя все менее и менее опытным в искусстве любви и питал все меньшую и меньшую уверенность в моей способности обзавестись партнером — даже если предположить, что я того захочу. Да и дел у меня было по горло. Я репетировал в Лондоне, готовясь отправиться в Чичестер с «Сорока годами службы», работал над «Я и моя девочка», в поте лица писал статьи и делал первые, полные энтузиазма шаги в новом для меня направлении — в сторону радио.

Корпорация и ее персонажи[154]

Сколько помню себя, я любил радио, особенно разговорные передачи, которые можно было услышать только по «Национальному вещанию Би-би-си», получившему позже название «Радио-4». На протяжении всей моей бессонной юности я каждый день слушал этот канал вплоть до передачи государственного гимна, а затем настраивался на «Зарубежное вещание Би-би-си». «Меня создала Англия», — говорит о себе Энтони Фаррант в романе Грэма Грина, этими словами и названном. Англия создала и меня — посредством радио, вещавшего в длинноволновом диапазоне, на 1500 метрах.

Написанная мной для журнала «Арена» статья о «Зарубежном вещании» начиналась так:

«Зарубежное вещание Би-би-си». Программа новостей, у микрофона Роджер Коллиндж… Теплый, кажущийся коричневатым голос изливается из «Буш-Хауса», точно мед из кувшина: густой и звучный на длинных и средних волнах для радиослушателей нашей страны или веселый и шипящий на коротких — для сотен миллионов англоязычных жителей мира, ради которых отражаемый атмосферой сигнал передается от одной радиотрансляционной станции к другой, пробиваясь сквозь бури ионосферы и грубую толчею сотен тысяч сигналов зарубежных станций, чтобы прозвучать, свежим и потрескивающим, на столе какой-нибудь далекой веранды. О, быть сегодня в Англии, — когда ее уж нет![155] В Англии, никогда не существовавшей, создаваемой в эфире одним только выговором, мелодиями маршей и мейотической, самоуничижительной манерой, которая, при всей ее обманности, способна превзойти нахальством и наглостью даже сам Диснейленд. «Вещание Мэри Поппинс», обаятельное в его скучной суровости, радостное в его строгой рутинности и неисчерпаемости ресурсов; подмигивающий деспот, который реализует самую потаенную нашу фантазию тем, что просто стоит на своем месте, хоть времена давно уже переменились. Ах, как я его люблю…

Уверен, в то время я знал, что именно подразумевалось мной под «обманностью» «Зарубежного вещания», истина состоит, однако же, в том, что я и поныне отдаю радио предпочтение перед телевидением. Присущая «Радио-4» смесь комедии, новостей, документалистики, драмы, журнала, викторин и причудливых дискуссий уникальна, именно она сыграла главную роль в становлении моих взглядов и повадок. Я рос под звуки полных теплой самоуверенности и спокойной властности голосов Би-би-си, от которых подрагивала тканевая обивка лампового радиоприемника, произведенного компанией «Буш, Фергюсон, Робертс и Пай». В одном из самых первых моих воспоминаний я сижу под стулом матери в нашем чешемском доме, она печатает на пишущей машинке, а на заднем плане звучат голоса из «Арчеров»,[156] обсуждающие достоинства и недостатки разных пород «Я музыка, мое слово!», «Вставить слово», «Конец недели», «Начало недели», «Любые вопросы», «Любые ответы», «Двадцать вопросов», «Не говори „гоп“», «Думайте, братцы», «Мозг Британии», «От нашего собственного корреспондента», «Юбочный канал», «Досье на четверых», «Вашим путем», «Мир как целое», «Сегодня», «Некролог», «Вы и все ваши», «Женский час», «Письма из Америки», «Тот самый Джек де Маньо», «Люди из министерства», «Вопросы садовода», «Метод Бёркисса», «Джейсон объясняет», «Всебританская викторина», «Минуточку», «Простите, не понял», «Пластинки необитаемого острова» и сотни иных радиопьес, комедий, викторин, рубрик развлекали, изумляли, обогащали, бесили, информировали и распаляли меня с раннего возраста. Думаю, что и голос мой гораздо большим обязан микрофону Би-би-си и запыленному, медленно прогревавшемуся ламповому «Малларду», чем выговору и интонациям членов моей семьи, друзей и школьных приятелей. Подобно тому, как в моей писательской манере, если это можно назвать манерой, ощущаются усердно обсосанные кости Вудхауза, Уайльда и Во, так и интонации Джона Эбдена, Роберта Робинсона, Фрэнклина «Бубенчика» Энджелманна, Ричарда «Прохвоста» Мердока, Дерека Гилера, Маргарет Говард, Дэвида Джекобса, Кеннета Робинсона, Ричарда Бейкера, Энтони Куинтона, Джона Джулиуса Нориджа, Алистера Кука, Дэвида Джейсона, Брайана Джонстона, Джона Тимпсона, Джека де Маньо, Стива Рейса, Фрэнка Мьюира, Дениса Нордена, Никласа Парсонса, Кеннета Уильямса, Дерека Ниммо, Питера Джонса, Нельсона Габриэла, Дерека Купера, Клайва Джекобса, Мартина Манкастера и Брайана Перкинса пропитали мой мозг и все мое существо до такой степени — ну вот как соединения тяжелых металлов, загрязняя окружающую среду, проникают в наши волосы, кожу, ногти и ткани, — что стали частью моего и телесного, и эмоционального, и интеллектуального «я». Каждый из нас есть сумма бесчисленных влияний. Мне нравится верить, что на меня оказали большое воздействие Шекспир, Китс, Диккенс, Остин, Джойс, Элиот, Оден и иные великие и благородные гранды литературы, однако правда состоит в том, что они, скорее, дальние родственники, дядюшки и тетушки, от которых я получал пять фунтов на Рождество и книжку на день рождения, между тем как «Радио-4» и «Зарубежное вещание Би-би-си» были мне матерью и отцом, повседневным моим соседством и постоянным примером.