Жизнь и реформы - Михаил Горбачев

Наша аналитическая работа тогда, в 1982–1984 годах, не сводилась к констатации бед в народном хозяйстве. Мы стремились выяснить причины нарастания кризисных явлений, определить пути оздоровления экономической ситуации. И тут выявился спектр мнений, определивший практическую деятельность руководства на ряд лет вперед.

Пожалуй, не было разногласий лишь в одном — в признании общего ослабления руководства экономикой и его последствий: расхлябанности, безответственности на производстве и во всех звеньях управления. На этой почве родилась андроповская политика наведения порядка, получившая вначале дружную поддержку. Но односторонний акцент на дисциплинарных мерах не замедлил породить крайности, дискредитировавшие общую линию. Стало ясно, что на одной дисциплине далеко не уедешь, нужен более фундаментальный подход.

А дальше мнения расходились. Ученые, не связанные ведомственными интересами, считали основной причиной отставания страны то, что мы, по существу, «проглядели» новый этап научно-технической революции, в то время как западный мир далеко ушел вперед и в структурной перестройке экономики, и в ее технологическом обновлении. Такую позицию (с нюансами) разделяли Г.И.Марчук, П.Н.Федосеев, А.И.Анчишкин, Г.А.Арбатов, А.Г.Аганбегян, О.Т.Богомолов, Т.И.Заславская, Е.М.Примаков, В.А.Медведев, С.А.Ситарян, Р.А.Белоусов, И.И.Лукинов, В.А.Тихонов и другие ученые, принимавшие участие в дискуссиях. Они доказывали, что дело не только в ошибках, недооценке научно-технического прогресса, но и в архаичности хозяйственного механизма, жесткой централизации управления, гипертрофии плана, отсутствии серьезных экономических стимулов. Впрочем, признание необходимости совершенствования хозяйственного механизма не выходило тогда за пределы формулы «более полного использования возможностей социалистической системы».

Раньше было принято при каждом критическом анализе трудностей и провалов в экономике винить ученых. Конечно, какая-то доля вины на них падала. Большая часть экономистов действительно была отучена от серьезных и беспристрастных исследований, занималась комментированием (главным образом комплиментарным) решений партии и выступлений вождей, обоснованием официальных идеологических догм. Пагубную роль сыграли репрессии в отношении самых видных наших ученых-экономистов (Н.Д.Кондратьев, А.В.Чаянов и другие), наскоки на прогрессивные идеи, рождавшиеся в рамках экономико-математической школы, периодические погромы «товарников». Но несмотря на это, творческая мысль в экономической науке не заглохла, критический и конструктивный материал накапливался. Он сыграл неоценимую роль в разработке идей перестройки.

Выбор направления

В апреле 1985-го, как я уже писал, мы взяли линию на ускорение социально-экономического развития страны. Установка эта звучала лейтмотивом на июньском совещании по проблемам научно-технического прогресса, под этим девизом развертывалась деятельность партии, ее нового руководства до XXVII съезда КПСС и после него. Лишь с весны 1986 года формула «ускорения» стала употребляться в сочетании с понятием «перестройка». Это дало повод для суждений, что Горбачев поначалу рассчитывал повысить темпы роста производства старыми методами, не покушаясь на сколько-нибудь серьезное реформирование системы. В какой мере верны подобные утверждения?

Я далек от попыток идеализировать экономическую политику того времени — очень скоро стали видны ее ограниченность и недостаточная глубина. В течение какого-то времени мы действительно надеялись преодолеть застой, опираясь на такие «преимущества социализма», как планово-мобилизационные методы, организаторская работа, сознательность и активность трудящихся.

Читатель вправе задать вопрос: вы только что толковали, что еще в 84-м году понимали необходимость структурных реформ. Почему же отставили их в сторону и взялись за старое? Дело в том, что крайне тревожная экономическая ситуация, доставшаяся в наследство новому руководству, требовала срочных мер. Нам тогда казалось: вот поправим дела, вытянем на прежних подходах, а там возьмемся уже за глубокие реформы. Вероятно, это было ошибочно, привело к потере времени. Но так мы тогда мыслили.

В том, чтобы накопившуюся энергию общественных ожиданий направить в русло «наведения порядка», не ломая существующих институтов, был, естественно, заинтересован партийный и государственный аппарат. В руководстве выразителями этих настроений были Лигачев, Соломенцев, в какой-то мере Чебриков, Воротников. Акцент на научно-техническом прогрессе делали Рыжков, Маслюков, Талызин, за которыми стоял корпус хозяйственных руководителей — министров, директоров предприятий. Ну а за неотложное преобразование экономических отношений в руководстве выступали Медведев и Яковлев.

Понимая значение экономических реформ, я считал, что надо прежде всего попытаться модернизировать экономику, чтобы к началу 90-х годов подготовить условия для радикальной экономической реформы. На это и было нацелено Всесоюзное совещание по научно-техническому прогрессу. Скажу для ясности, что эти замыслы были в определенной мере близки дэнсяопиновским методам осуществления реформ в Китае.

В соответствии с рекомендациями совещания была составлена программа модернизации отечественного машиностроения, предусматривавшая достижение мирового уровня уже к началу 90-х годов.

Особые надежды я возлагал на «целевые программы научно-технического прогресса» по информатике и вычислительной технике, развитию роторных и роторно-конвейерных линий, робототехнике, биотехнологии, генной инженерии и т. д. Эти программы предусматривали, кстати, серьезную перестройку инвестиционной политики, широкое кооперирование с предприятиями восточноевропейских социалистических стран, создание совместных производств и с западными фирмами (в частности, ФРГ). Они воспринимались кадрами как крутой поворот, которого ждали годы. Эти настроения проявились в выступлениях участников совещания по НТП. Начиналась пора гласности. Люди оттаивали, вели себя раскованно.

Как не вспомнить Игоря Северянина:

Как? Неужели? Все, что в мыслях, —Отныне и на языке?

Были мы тогда прожектерами? В какой-то степени — да. Но и маниловщиной эти планы нельзя назвать. Потенциал страны позволял если не перегнать развитые страны Запада, то, во всяком случае, ликвидировать огромное наше отставание от средних мировых показателей.

Вокруг программы по машиностроению закипели нешуточные страсти: нужно было найти ресурсы для ее выполнения. Я предложил испытанный способ — за счет сокращения капиталовложений в отрасли, потребляющие машиностроительную продукцию. Поскольку там ждут лучших машин и оборудования, пусть поступятся частью выделенных им ресурсов.

Отрасли шли на это с большим скрипом. Помню, как яростно боролся за приращение капиталовложений в угольную, нефтяную и газовую промышленность Долгих. Буквально завалил записками. Глядя на теперешнее состояние этих отраслей, можно подумать, что он был прав. Но ведь оно возникло прежде всего из-за отсталой технической базы. Наращивать добычу, не думая о ресурсосберегающих технологиях и машинах, значило завести дело в тупик.

В конечном счете не без нажима с моей стороны пришли к соглашению. Инвестиции в машиностроительный комплекс было решено увеличить в 1,8 раза. Приняли ряд организационных мер, в частности, было создано бюро Совета Министров СССР по машиностроению.

И все же, как показал последующий ход развития, наши решения того периода были односторонними, несли печать инерционных представлений, согласно которым можно добиться коренных перемен в экономике, главным образом, с помощью волевых действий.

В ноябре 1985 года Политбюро одобрило постановление «О дальнейшем совершенствовании управления агропромышленным комплексом». Оно было сосредоточено в руках Госагропрома — суперведомства, созданного за счет слияния примерно десятка министерств под руководством первого заместителя председателя правительства. Подобные органы создавались в республиках и на местах.

Это, безусловно, было данью традиционной вере в безграничные возможности предельной централизации. Негативные результаты дали о себе знать скоро. Над колхозами и совхозами, предприятиями по переработке сельхозсырья навис громоздкий бюрократический механизм, пытавшийся все определять и контролировать. На органы Агро-прома вскоре обрушился шквал критики, в большинстве своем справедливой. Все это было, «из песни слова не выкинешь». Оперативные меры явно отставали от намерений, заявленных на апрельском Пленуме ЦК, совещании по научно-техническому прогрессу. А во многих отношениях не отвечали этим намерениям, оставались в русле прежних административных подходов. Сказывались инерция мышления, состав руководства. Да и реформаторской его части не все было ясно, недоставало решимости.