«Если», 2002 № 05 - Брайан Плант

Специально для Бори, привыкшего к южным вариантам (горилка, перцовка, бормотуха, гаденький молдавский портвешок), я выписал из трудов С. П. Крашенинникова фрагмент, искренне восхитивший его: «…Травяное вино по Стеллерову примечанию следующие имеет свойства: 1) что оно весьма проницательно, и великую в себе имеет кислость, следовательно и здоровью вредительно, ибо кровь от него садится и чернеет; 2) что люди с него быстро упиваются и в пьянстве бывают бесчувственны и лицом сини; 3) что ежели кто выпьет его хотя несколько чарок, то во всю ночь от диковинных фантазий беспокоится, а на другой день так тоскует, как бы зделав какое злодеяние».

Ничего со времен С. П. Крашенинникова не изменилось, такое вино, в основном, и пили. И не только в России. В Софии, на Ангела Кынчева, 5, в знаменитом кафе поэтов Никола Инджов шепнул мне: «Знаешь, что нас губит, Геннадий?» — «Что?» — «Алкахол, алкахол и артистки». А осенью 1989 года, когда эйфория еще сильно застилала всем нам мозги, в моем номере в Дубултах собралось несколько молодых писателей из разных республик. «Брат! — кричал, обнимая подвыпившего латыша Иманта Ластовски, изрядно поддатый молдаванин Йон Мэнэскуртэ. — Выпьем за нас с тобой! Наши страны когда-то граничили!» Естественно, Имант выпивал. Конечно, их страны граничили. Я благожелательно заметил: «Ну да, большие страны, сильные. Но вот есть Белоруссия и Украина. Как с ними?» — «Вам, русским, этого не понять», — гордо отрезал молдаванин, мечтавший о переводах на русский язык.

Боря молчал.

Он выпивал стаканчик и падал на диван.

После короткого сна он выпивал еще стаканчик и снова падал.

Говорить с ним было бессмысленно, его надо было читать. Он рано догадался, что правда русского писателя чаще заключается в «туче», в бормотухе, в плохом коньяке, но так же рано он догадался, что эта самая правда заключается и не в заморской экзотике, которой так часто грешит наша фантастика, не в абстрактных мирах (что придумаешь нового?), а в нищих Домах Культуры имени Отдыха, в тридцати двух пресловутых вопросах, в тонком тумане, покрывающем картофельные поля… Социалистический реализм доставал Бориса Штерна не пресловутым конфликтом хорошего с очень хорошим, а полной его безбудущностью. А как жить без будущего? В конце концов один из издателей уговорил Борю написать толстый роман. За небольшие деньги. И Боря написал его. Точнее, не написал, а без особого отбора ввалил в тусклую яму «Эфиопа» несколько блистательных вещей, которые умерли в этой яме, как жемчуг на ярком свету…

«В одесском издательстве «Маяк», — написал мне Боря в январе 1978 года, — три месяца ходила моя рукопись с рассказами. Несколько дней назад пришел ответ. Вот несколько выписок: «Занимательный по сюжету рассказ «Сумасшедший король» — об искусственном разуме. Но многие места в повествовании воспринимаются словно написанные наспех, с художественной стороны не разработаны». «Штерну часто не хватает надлежащего художественного чутья. В рассказе «Дом» идут картины ужасно плохого поведения жильцов. От рассказа в. целом остается довлеющее неприятное впечатление». «Так же нетребователен автор к форме воплощения своих неплохих замыслов в других рассказах, изобилующих вульгарными сценами, выражениями. Подобные выражения встречаются в рукописи Штерна частенько. Они, конечно, не могут восполнить недостаток образности письма. В некоторых рассказах автор почему-то старается сделать фантастические и сказочные концовки, хотя они не вытекают из характера повествования». «В связи с недостаточно высоким идейно-художественным уровнем большинства произведений не представляется возможным ставить вопрос об их издании». Вот такие, Гена, дела. Ожидал, конечно, что ничего в издательстве не выйдет, но чтобы такие глупые рецензии… Сижу и потихоньку переживаю… Перекурю пару дней и начну новый рассказ…»

«Мартович! — это уже в майском письме 1981 года. — Ну, слава Богу, я в Одессе. Ночь. Только что вернулся с Пролетарского бульвара, был у родной дочки на дне рождения. Сижу в очередной квартире, которую мне любезно предоставили друзья (Дерибасовская совсем рядом, через три квартала), передо мной бутылка шампанского, она открыта, бокал выпит, продолжаю его уничтожать и начинаю письмо тебе. Страсть, как хочется почесать язык с тобой. Я сейчас пьян, но в той хорошей мере, когда… Нет, не «когда», а в той мере, которую дает хорошее вино, а не эта сволочная водка. Буду излагать в художественном беспорядке свои ощущения и приключения, начиная с 16 мая сего года (Борис прилетал в Новосибирск на мой день рождения. — Г. П.), хочу написать тебе письмо; письмо, черт побери!

1. Самое главное: хотя я и проиграл тебе в шахматы, хотя и признаю поражение, но счет не окончен. Дело в том, что мы играли на диване (а неписаные правила требуют играть за столом); твои часы, несомненно, барахлили — не в мою пользу; гипноз с твоей стороны был несомненный; меня нарочно отвлекали Григорий, Лида, Академгородок, твоя борода и вообще. Сейчас читаю Ласкера, Крогиуса и Симагина. Готовься.

2. Побывал в июле в Сургуте. Милый сибирский город, не в пример Нижневартовску. Видел впервые настоящую сибирскую зону — оставляет впечатление! — вышки, заборы, проволока витками, железнодорожные пути, расконвоированные зеки, автоматические ворота (двойные), охранная часть, хоздвор, масштабы… Красиво!.. Как я это все рассмотрел?.. А мой знакомый, к которому мы ездили, живет на шестом этаже рядом с зоной, из его окна все видно, как на ладони.

5. Все же я крепко потрясен тем, что ты потащил мои рукописи в издательство. Думал, что меня уже ничем не проймешь, но… задрожал, когда почувствовал, что появился шанс. ТОРЖЕСТВЕННО ОБЕЩАЮ (ультиматум самому себе): если книга будет поставлена в план, брошу к чертовой матери все свои финансово-художественно-хозяйственно-семейные дела, привяжу себя морскими узлами к письменному столу, обрею полголовы, ножницы выброшу в окно (закупаю на два года продовольствия, ключ отдам одной даме, которая будет меня раз в неделю проведывать — тсс… тайна!..) и допишу Алешу Поповича.

7. Шутки в сторону. Я знаю, вернее, чувствую свою литературную слабость — гоняю по верхам. В то же время чувствую в себе силы нырнуть поглубже. Знаю, что излишне увлекаюсь расстановкой слов.

8. Вообще нервный. От меня током бьет.

10. Гена, я прочитал все твое, что у меня было не читано за два года. Мартович, ты живой, умный, веселый, грустный писатель. Литераторы очень одиноки. Я теряю друзей из-за этой проклятой литературы. Мои близкие (и далекие) в принципе не понимают, чем я занимаюсь. Ты прекрасно понимаешь, в чем тут дело. Например: Левитан поссорился с Чеховым из-за того, что Чехов написал «Стрекозу». Не понимают друг друга даже писатели: Толстой с Тургеневым чуть не застрелили друг друга. Но ты поймешь. Слова надо расставлять так, чтобы они пахли, цвели, звучали, играли.