Новый Мир ( № 1 2011) - Новый Мир Новый Мир

Анатолий Найман. Стратфорд-на-Эвоне, улица, вброд… — “Октябрь”, 2010, № 10.

Стратфорд-на-Эвоне, улица, вброд

речку рассекшая кельтского клана,

и, сквозь мужицких и барских бород

фильтры, разверстая ясно поляна, —

только и взяли взаймы у Творца

галькой цветной и некошенным лугом

два на любые похожих лица,

мир, но не речь поделивших друг с другом.

И возвратили с процентом паи:

райские — свеяв полову — колосья,

рыб — первородно лишив чешуи,

послеэдемское многоголосье,

плюс акт за актом и к главам глава,

плюс ариэля воздушная яма,

глобуса шар, королевство Вильяма,

клетка вселенская, вотчина Льва.

Публикуется под редакционной “шапкой” “К 100-летию со дня смерти Л. Н. Толстого” (там еще три публикации: эссе Игоря Волгина (см. выше) и Андрея Ранчина, письма С. А. Толстой к сыну Льву).

Дмитрий Полищук. Стихотворение. — “Арион”, 2010, № 3.

...как знать?

Е. Баратынский

Мой дар высок, и голос мой раскатист.

Но я при жизни умер, на земле

любезен никому. Копать в золе

мой бытию безрадостный акафист,

что и с душой ближайшей не в ладу,

потомок дальний не найдет досуга.

Как я не встретил в поколенье друга,

читателя в потомстве не найду.

(“Я ЗНАЮ, или ПОСЛЕДНИЙ ПОЭТ”)

В интернет-версии это стихотворение выглядит немного иначе: “<…> Но я при жизни умер, на земли / любезен никому. Копать в пыли <…>”

Для меня редкие публикации стихотворений Дмитрия Полищука — события.

Антонио Порчиа. Голоса. Перевод и вступление Павла Грушко. — “Иностранная литература”, 2010, № 10 <http://magazines.russ.ru/inostran>.

“Поэзия аргентинца Антонио Порчиа (1885 — 1968) — музыка мысли. Это наикратчайшие максимы, лишенные литературных доспехов, свободные от каких-либо приемов и средств регулярной поэзии. <…> Для того, чтобы взяться за перевод „этого всего”, не менее важной для меня, чем бретоновская и борхесовская рекомендации, была надпись на „Голосах” моего друга — аргентинского поэта (и переводчика русской поэзии) Серхио Виаджио, приславшего мне лет тридцать тому назад книгу Порчиа: „В Аргентине у многих эта книга лежит в изголовье”” (Павел Грушко).

Несколько “голосов” приведу.

“Ребенок показывает свою игрушку, взрослый ее — прячет”.

“Ты вечно рассказываешь о своих снах. Когда они успевают тебе сниться?”

“Что сказать о нынешнем человечестве? Улицы стали шире”.

“Кто смотрит на меня, чтобы меня рассмотреть, плохо меня разглядит”.

…И все это — из отличного “аргентинского” номера “ИЛ”.

Последний гений (100 лет со дня смерти Л. Н. Толстого). — “Наше наследие”, 2010, № 95 <http://www.nasledie-rus.ru>.

Среди материалов, посвященных памятной дате, здесь републикуется последняя статья Толстого “Действительное средство” (о смертных казнях), законченная в Оптиной пустыни уже после ухода из Ясной Поляны. “Спровоцировал” этот текст сотрудник газеты “Речь”, 28-летний литературный критик Корней Чуковский. “Наше наследие” перепечатало и забытое предисловие Чуковского к публикации статьи Толстого в газете. Там, опираясь на свидетельство молодого Сергеенко, Чуковский по свежим следам вспоминал:

“Несмотря на все последующие события, Л. Н. не раз возвращался к своей статье. Из Оптиной пустыни в Шамардино он ехал один, а сзади, в других санях, следовали за ним д-р Маковицкий и „Алеша”. Юноша часто выскакивал из саней, подбегал ко Льву Николаевичу — скажет несколько слов и — обратно.

Л. Н. был очень бодр, восхищался окрестностью, старыми деревьями вдоль большака, избами, крышами и т. д. Завел разговор с ямщиком, высчитывал, сколько тот в год тратит на водку и на табак, и так растрогал крестьянина, что он разрыдался. Потом внезапно остановил свои сани и, когда к нему подбежал „Алеша”, сказал:

— Что-то хотел тебе сказать, и забыл. Когда вспомню, позову тебя вновь.

Поехали дальше, и вдруг Толстой закричал: „Вспомнил, Алеша, вспомнил!”

Юноша вновь подбежал.

— Ах, как ты скоро бегаешь. Я насчет статьи. Передай Саше (Александре Львовне), чтобы она переписала, и если Владимиру Григорьевичу (Черткову) статья понравится, пусть он пошлет ее Чуковскому.

Умирая в Астапове, Л. Н. снова вспомнил об этой статье и говорил о ней Ив. Ив. Горбунову-Посадову (руководителю издательства „Посредник”).

Третьего дня, поклонившись великой могиле, я уезжал из Ясной Поляны, и В. Г. Черт­ков передал мне эту последнюю статью Льва Николаевича, который перед смертью высказывал не раз желание, чтобы гонорар за его посмертные произведения был обращен на выкуп Ясной Поляны в пользу местных крестьян”.

…Не могу не сказать о поминальной редакционной статье в этом номере “НН” — о талантливом художнике Антоне Куманькове, чудесном человеке и тонком мастере (портретисте, книжном иллюстраторе). Ему было всего 53 года. “Кажется, только недавно приходил он в редакцию „Нашего наследия”, которую считал своим вторым домом, и мы отбирали его фотографии для очерка о блоковском Шахматове, куда Антон всегда рвался, где все его любили и радовались, когда он появлялся в усадьбе. <…> Случилось так, что в этом номере журнала печатается материал, в подготовке которого Антон принимал активное участие, — недавно обнаруженные воспоминания его прапрадеда, видного государственного деятеля царской России, тайного советника и губернатора Н. А. Кача­лова. И только сейчас мы обратили внимание, как поразительно стбатью и обликом напоминал наш друг своего пращура”.

Александр Романенко. Зрачок одуванчика. Стихи. — “Рубеж”, Владивосток, 2010, № 10 (872).

Рождение живого языка

Подобно выползанию из кокона —

Все кажется, что истина близка,

Вот она, около!

Но ускользающая из рук

Дивная редкая бабочка

Высоко в небе опишет круг —

И в слезах твоя наволочка.

А поутру на Седанке — дождь.

В придорожной канаве

Стрелолист, лягушонок… И дрожь

От восторга и холода — славит

Твое имя и дело окрест

Лягушачий оркестр.

(Из цикла “В ясную погоду

с мыса Крильон видно Японию”)

Вослед за стихами этого одаренного приморского поэта, много лет прикованного к постели и умершего в начале нового века, помещено пронзительное эссе о нем — Ивана Шепета (“Мудрый кентавр”). Среди других статей о поэтах и поэзии здесь можно почитать Александра Лобычева о Вячеславе Казакевиче (“Среди стрекоз и лопухов”), Юрия Милославского о легендарном харьковском поэте Владимире Мотриче (“Последний из декадентов”), Александра Белых (“Греческая каллиграфия Ирины Ермаковой”), Тамары Калиберовой о поэтах-“чураевцах” Георгии Гранине и Сергее Серегине (“Остановится сердце и… Двойное убийство в отеле „Нанкин””). Републикации редчайшего поэтического сборника поэта-эмигранта Михаила Щербакова (1890—1956) “Отгул” предшествует вступление редактора альманаха Александра Колесова — “Одиссей без Итаки”.

Омри Ронен. Наизнанку. — “Звезда”, Санкт-Петербург, 2010, № 11 <http://magazines.russ.ru/zvezda> .

“Научная фантастика выросла в век опытной науки из старых повествований о магии и сказок о волшебниках, из правдивых отчетов и небылиц о дальних странах, из романтических вымыслов, а кроме того, иногда в рамках установленных культов, из визионерских откровений о первых и последних вещах, то есть из мистического воображения. Неудивительно, что в век исторического отката к разнообразным „новым религиозным сознаниям” она возвращается в свое мистическое лоно. Старая культовая мистика посвященных превратилась когда-то через эзотерическое знание, магию, астрологию и алхимию в опытную и теоретическую науку, физику, астрономию и химию, доступную всем и популяризованную в жанре научной фантастики. Так было в эпоху позитивизма. Но в наше время новая наука, понятная лишь специалистам (школьник легко усвоит фагоцитарную теорию иммунитета, но не природу прионов), в фантастической словесности стала популярной, экзотерической мистикой, в определенных кругах замещая религию. В журнальной версии „Аэлиты” („Закат Марса”) прилетевшие с Атлантиды магацитлы громко читали заклинания; в более поздней, книжной, у них в руках были свитки с формулами. Нынешний читатель опять предпочел бы первую. Это возвращение к иррациональному идет по двум сюжетным путям”. Ну, и т. д. Советую почитать.