Новый Мир ( № 1 2011) - Новый Мир Новый Мир

Михаил Назаренко. “Демоны родной речи”. Украинский фантаст и филолог Михаил Назаренко о метаморфозе, которую после смерти претерпевают всенародно любимые классики. Беседовал Василий Костырко. — “Частный корреспондент”, 2010, 8 октября <http://www.chaskor.ru>.

“Когда я увидел — в деталях увидел, — как работает механизм культурной памяти, особой радости мне это не принесло. Массы достаточно точно воспринимают одни мотивы творчества Шевченко и полностью игнорируют другие. <…> И конечно, сам Шевченко жизнетворчеством очень увлекался и свой образ, вошедший в массовое сознание и советские хрестоматии, конструировал вполне сознательно”.

“Прежде всего, конечно, не нашли отклика его тексты со сложной структурой, построенные на цитатах и аллюзиях. Оно и понятно. Кроме того, народ освободил душу Шевченко от внутренних противоречий, которые при сопоставлении его текстов и биографии очень хорошо просматриваются. Например, в украинских стихах Шевченко бранит Богдана Хмельницкого, в русскоязычной прозе — хвалит, хотя и не без иронии. В стихах проклинает тех, кто раскапывает старые курганы, однако сам при этом работает в археографической комиссии и, как человек образованный, прекрасно понимает, в чем смысл этих раскопок. Не была воспринята народом специфическая религиозность Шевченко, который ставил преданность Украине выше Бога. Совершенно не получила развитие такая пронзительная и оригинальная метафора Шевченко „Украина — покрытка”. <…> Так на Украине называли девушку, которая потеряла свою честь”.

“Даже если оставить в стороне гомеровский масштаб событий и лиц, у Гоголя значительно преувеличены патриотизм казаков и их сознательность, забота о благе Украины/Руси. Я был в свое время потрясен подробностями тех далеких событий, о которых прочитал в работах замечательного киевского историка Наталии Яковенко. Оказывается, когда казаки осаждали польские города, они запросто могли устроить вместе с жолнерами обеденный перерыв, сесть у стен города, вместе выпить и закусить. Они принадлежали к одной и той же „касте” воинов, а вот мирное население — нет, потому и смертность его в военное время в некоторых местах доходила до 85 процентов. От рук казаков гибли и „клятые ляхи”, и свои же украинцы, которых долг перед собственными защитниками делал совершенно бесправными”.

“Еще в студенческие годы меня чрезвычайно удивило, что после Сахалина Чехов, вернувшись домой морским путем через Юго-Восточную Азию, Цейлон, Суэцкий канал, не написал об этом ни строчки, кроме рассказа „Гусев”. Мне показалось, что это яркий пример ситуации, когда очень умный человек настолько зашорен своими представлениями о рациональном, прогрессивном и общественно полезном, что огромный яркий, экзотический мир для него как будто не существует. Выразить свое удивление в научном тексте я не могу — пришлось повесть писать [„Остров Цейлон”]”.

Наследие и наследственность. Записал Андрей Архангельский. — “Огонек”, 2010, № 43, 1 ноября <http://www.kommersant.ru/ogoniok>.

Говорит Михаил Эпштейн: “Того Ленина, который был на знамени и значках, уже нет. В то же время в живописного злодея, монстра, как Сталин или Гитлер, он тоже не превратился. Он остался каким-то джокером, постмодерным персонажем, которого и деконструировать трудно, потому что прежде его еще надо сконструировать. Он предстает теперь как зияние, огромная прореха, в которую обрушилась империя. И весь ХХ век”.

“Читать Ленина неимоверно скучно. Ни малейшего человеческого слова — сплошь условная политическая манера, предсказуемая демагогия, никаких прорывов. Сталинский язык, конечно, еще более автоматизирован, чем ленинский. „Что такое есть ленинизм? Ленинизм есть, во-первых... Во-вторых, товарищи, ленинизм есть...” Это уже совсем замороженный, заторможенный марксизм. А у Ленина еще сохраняется речевой пыл, какой-то захлеб. Но этот захлеб политического лая, который вызван все тем же раздражением. Во всем — чувство смертельной обиды оттого, что кто-то еще не знает азбучной истины, хотя она давно уже открылась марксизму: „Уже сто лет как известно...”, „уже давно пройдено... разжевано”. А все равно не понимают. И, конечно, эти непонимающие — недоумки, дураки, подлецы, преступники”.

“Представьте, например, реакцию на памятник Сталину в центре Октябрьской площади. Или Дзержинского — на Лубянке. А памятники Ленину стоят, как какие-то черные дыры, параллельные миры. Никто их не замечает. Они принадлежат нашей среде обитания, они знаково не отмечены, это фон, это тускло выкрашенный забор, которым обнесено место будущего строительства (еще неизвестно чего). Кому интересно смотреть на забор? И к Мавзолею, который остается географическим и символическим центром страны, у нас нет никакого отношения. Он вне интерпретации. Это значит, что в большом времени мы еще живем под Лениным. Уже после Сталина, но еще при Ленине. Он продлился, уйдя в безыдейное, бесстильное подполье. Став менее заметным, он сохраняет могущественное присутствие вокруг нас в виде тени. Как тень, он органически вписался в постсоветское пространство”.

Россия богата на каких-то очень хороших и деятельных людей. “Полит.ру” представляет очередную программу “Нейтральная территория. Позиция 201” с Дмит­рием Стаховым. Беседует Леонид Костюков. — “ПОЛИТ.РУ”, 2010, 2 ноября <http://www.polit.ru>.

“ Леонид Костюков: Ну, есть все-таки огромное отличие артхаусного кино, условно говоря, от артхаусной прозы. Я скажу очень просто, очень понятно, в чем это отличие, на мой взгляд. Условно сказать, вот машина перелетает через три ряда машин, встает на два колеса и едет дальше. Автор артхаусного кино не может это снять, потому что у него просто нет на это денег.

Дмитрий Стахов: Тоже верно.

К.: А автор, условно говоря, артхаусной прозы написать эту фразу все равно физически может, она занимает у него столько же букв, сколько любая другая фраза.

С.: Верное наблюдение, кстати.

К.: Поэтому то, что автор, условно говоря, артхаусной прозы отказывается от сильных ходов, — это не от недостатка бюджета, то есть это не вынужденный отказ.

С.: Не как в кино, да.

К.: Отказ внутренний.

С.: Я согласен”.

Рукописи горят. Беседовал Владимир Шемшученко. — “Литературная газета”, 2010, № 40, 13 — 19 октября.

Говорит Виктор Соснора: “Я считаю, что самыми крупными поэтами моего поколения были два автора. Это Андрей Вознесенский, которого уже с нами нет, и ныне здравствующий Глеб Горбовский”.

“Мне 74 года, так что мое будущее известно. Я уже пережил клиническую смерть. Сейчас ничего не слышу и говорю, как видите, с трудом. А что касается остального, то об этом надо спрашивать того, кого называют Богом”.

“С классикой будет все хорошо”. Беседу вел Ян Левченко. — “Однако”, 2010, № 37 <http://www.odnakoj.ru>.

Говорит главный редактор “Нового издательства” Андрей Курилкин — в связи с публикацией новых переводов “Макбета” и “Гамлета” (первого перевел Владимир Гандельсман, второго — Алексей Цветков): “<…> попробуйте купить на Amazon ’e английскую „Анну Каренину”, и вы придете в ужас от открывшихся возможностей — одновременно продается больше десяти разных переводов. Такая ситуация и является нормой”.

“Спрос на классику, конечно, невелик, но дело здесь уже не в переводах, а в культурной ситуации как таковой. Тем не менее, повторю, работа такого рода продолжается и, конечно, будет продолжаться. Недавно все обсуждали новый перевод „Над пропастью во ржи” Сэлинджера, сделанный Максимом Немцовым. Удачным его не назовешь, но от этого материала можно отталкиваться, чтобы двигаться дальше, многим он дал хороший повод для размышлений о том, что может себе позволить переводчик, как переводить молодежный сленг и т. п. И это тоже очень важно, так как культура — это все-таки не перечень шедевров, а процесс с событиями разного масштаба, где неудачи часто так же важны, как и великие свершения”.

“<…> я думаю, книжный рынок в своем развитии все равно дойдет и до качественных изданий классики, просто в силу логики экспансии. Вот сейчас мы переживаем настоящий расцвет качественной детской книги, а еще недавно казалось, что многолетняя катастрофа в этой области стала необратимой. Буквально несколько лет назад была „обнаружена” и начала стремительно заполняться ниша качественного неакадемического нон-фикшн — умных биографий, разного рода научпопа и т. п. В общем, с классикой все будет хорошо”.