Чужая жизнь. Мистические практики для обретения самого себя - Токо-па Тернер

с моим другом, прибыли к порогу моего дома. Гнев, неприязнь, беспокойство и депрессия ― каждый из них просит, в свою очередь, чтобы его благосклонно приняли в моем доме. Такое противостояние с моим подсознанием ― издержка ложной идентичности, которая удерживала меня от осознания внутренней добродетели. Как пишет Юнг: «Бог ― это имя, которым я обозначаю все вещи, яростно и безоглядно пересекшие мой упрямый путь, все вещи, поменявшие мою субъективную точку зрения, планы и намерения и изменили ход моей жизни в лучшую или худшую сторону» [104].

Конечно, были времена, когда мне хотелось лишь одного ― чтобы все мои гости оставили дом, отдали мне обратно мою жизнь. Но чем дольше мои друзья оставались, тем глубже я входила в состояние самосострадания и в присутствие с жизнью. «Дорогой нищий, подойди поближе, – взмолилась я. – Скажи мне, как я могу помочь тебе? – спросила я. – Передохни здесь и позволь мне помыть твои ноги, позволь мне помазать тебя целебными бальзамами. Позволь мне послушать историю твоих долгих странствий в поисках пристанища».

Я поняла, что появилась моя личная история, та, над которой я работала так упорно, чтобы хоть что-то оставить после себя. История о том, что значит быть сиротой, не вызывающей доверия, и отвергнутой родной семьей. Я поняла, что печаль по этому поводу никогда не исчезнет. Но в знак глубокой признательности за это лишения наконец-то пришли и стали жить под крышей моего дома.

Исправляя историю, я открыла историю жизни предков, которых отправили в изгнание настолько решительно и окончательно, что оно закончилось для них смертью и геноцидом всего нашего народа. Я позволила себе прикоснуться к хищническому горю, которое наступает в тот момент, когда становишься изгоем всей человеческой расы. И в истории моего народа я обнаружила то, что делает ее общечеловеческой: страшный террор в отношении всего того, что является иным, который оказывается настолько злобным в нашем мире, что приводит нас к фанатической приверженности к превосходству своей расы, ксенофобии, национализму и войне.

И только когда я перешла на эти более широкие уровни понимания всего происшедшего, ко мне пришло осознание, что моя история ― микрокосмическое выражение миллионов насильно перемещенных лиц во всем мире. Не догадываясь о нашей неусвоенной боли, унаследованной печали, мы живем, отколовшись от уязвимости, что несет угрозу ее пробуждения. Сердце под наркозом способно на любую жестокость, войну и потребительское отношение к окружающим, и особенно к природе.

Раскрывая сердце, я учусь искренним встречам с жизнью. Чем больше я влюбляюсь в нее, тем острее становится боль, вызванная непосредственным участием во всем этом. Артур Миллер как-то раз написал об этом: «Мне снилось, что у меня был ребенок, и даже во сне я понимал, что это олицетворение моей слабоумной жизни, и я побежал от нее прочь. Но она все равно лезла мне на колени, цеплялась за мои одежды. И это продолжалось до тех пор, пока я не подумал: а что, если я поцелую ее, независимо от того, что в ней было от меня, и, возможно, после этого я засну? Я наклонился к ее лицу, и оно было ужасным… но я нашел силы поцеловать его. Я считаю, что каждый из нас должен в конце концов принять жизнь и взять ее в свои руки» [105].

Целуя наши прекрасные «слабоумные» жизни, я верю, что мы вносим вклад в еще большее присутствие, которое нам необходимо, чтобы перешагнуть порог коллективной инициации. Нас призывают прекратить отворачиваться от уродливости, наблюдать за разрушением иллюзий, с тем расчетом, чтобы мы осознанно участвовали в воссоздании нового мира. Только помня о своих израненных, отверженных эго, мы все вместе сможем заново принадлежать нашему миру.

Занимаясь снотворчеством, я смогла увидеть сквозь призму мифов всю важность своего спуска и появления из изгнания. И ради того, чтобы завершить весь этот круг хождения по мукам древних героев, мне необходимо было принести из Потустороннего мира эликсир жизни, поэтому я и решила написать эту книгу в качестве жертвоприношения красоты нашему общему горю и отчужденности.

И пока я сидела в построенном собственными руками загородном домике, спрятанном в подножьях горы Чиррипо в Коста-Рике, куда я приехала завершить написание этой книги, меня поразило материализовавшееся осознание того, что психика и природа ― отражения друг друга.

Глядя на эту наполненную жизнью волшебную долину, покрытую пышной растительностью, я начинаю ощущать, насколько широко открывается сердце посредством печали для восприятия еще большей красоты, любви и принадлежности к жизни. Для меня это место ― олицетворение чего-то огромного, того, что располагается по другую сторону сплетенного нами живого моста.

Я верю, что у вас произойдет полное преображение, как и у меня самой, по мере того, как вы восстановите язык и сферы принадлежности. То, что когда-то было существительным, неуловимым предметом, всегда находящимся за пределами понимания, теперь стало для меня глаголом: живой практикой, нацеленной не на стяжание или обладание, а на глубокую заинтересованность и вплетение в ткань любви. Пусть это станет глаголом и для вас.

Подобно идиллической долине, укрывающей, как люлька, обе стороны подножья горы, оберегающей нас от чуждого влияния и вмешательства, так же внутри всех нас есть место, которое непрестанно взаимодействует с принадлежностью. Все разновидности деревьев, птиц, насекомых, лягушек, грибов и почвы ― необходимые ингредиенты в этой изысканной смести хаотичной целостности.

Аналогичным образом внутри нас есть место, где всему можно разрешать цвести в отведенное для этого время и соответствующим образом. Природа принимает все таким, какое оно есть. Будь то плоды или цветы, компостная яма или бури, все должно внести лепту в общее целое. Все сбегающие с гор потоки вливаются в одну большую реку, которая, бурля чистыми водами, несет их через наше сосредоточие в безостановочном крещении настоящей принадлежности.

После времени, потраченного на поиски таинственного места вместе с другими людьми или без них в нашем мире, не исключено, что вы обнаружите, что всегда был дом, который дожидался вас, но вы о нем почти никогда не знали. Так и не поняв, что это могли быть вы, он продолжает жить, и потрескивать, и совместно со всеми переживать пору расцвета, ожидая, когда вы остановитесь в поисках и позволите себе принадлежать.

Пока вы набираетесь разума, другие видят мельком свою целостность в вашем отражении. В этом и заключается весь колоссальный парадокс принадлежности: во время своих поисков того