Хранитель секретов Борджиа - Молист Хорхе

Весь Ватикан был поднят на ноги. Гвардейцы доставили Альфонсо во внутренние покои дворца, и Папа, который уже находился в постели, бегом бросился навстречу своему зятю. Молодой человек был при смерти, но в нем еще теплилась жизнь. Убедившись, что нет никакой возможности доставить его во дворец Санта Мария ин Портико, понтифик приказал разместить Альфонсо в так называемой новой башне сада Святого Петра, которая располагалась прямо над его собственными покоями. Были усилены дозоры у всех входов во дворец, и новость, несмотря на поздний час, уже распространилась по Риму. К герцогу была приставлена охрана из пятнадцати человек, а также вызваны лучшие врачи и хирурги. Лукреция и Санча в полном отчаянии, безудержно рыдая, прибежали, как только их известили о случившемся. Дочь Папы чувствовала, как от жуткой боли сжимается сердце: она страстно любила своего супруга.

Альфонсо Арагонский умирал. Медики сказали, что у него раздроблен череп, и старались остановить кровотечение из многочисленных ран. Юноша истекал кровью. Его одежда превратилась в лохмотья, на всем его теле были глубокие раны – на груди, на бедре и на правой руке.

Кардинал соборовал его. Несмотря на огромную потерю крови, арагонец был в сознании и сохранял спокойствие. В присутствии Папы, своих неаполитанских родственников, которые сразу же прибыли, узнав о трагедии, и многочисленных служителей Церкви он в подробностях рассказал о нападении, обвинив в этом Цезаря Борджиа. Услышав эти слова, Лукреция потеряла сознание и рухнула на пол. Папа, потрясенный и отчаявшийся, бросился на помощь своей дочери и стал шептать молитву.

Город проснулся в полном смятении. Вспоминали о смерти Хуана Борджиа, говорили, что заказчик – один и тот же человек. Все враги Папы указывали на его сына Цезаря.

Король Неаполя, извещенный своим послом, отправил собственного врача, который тут же взял под свой контроль лечение, питание и лекарства для юноши. Ходили слухи о том, что тот, кто хотел покончить с арагонцем, попытается завершить свое черное дело, и Лукреция и Санча по очереди дежурили у постели раненого, чтобы защитить его. Они боялись, что его могут отравить, и сами готовили для него в маленьком чугунке, который принесли с собой.

Цезарь, не обращая внимания на распространявшиеся обвинительные слухи, спокойно прохаживался под окнами Альфонсо, когда шел на встречу с отцом или возвращался после нее, и однажды, как только медики это разрешили, навестил зятя, как будто бы и не было никаких подозрений. Увидев брата, Лукреция схватила его за камзол и, невзирая на то что значительно уступала ему в силе и росте, с ненавистью накинулась на него. Затащив Цезаря в укромный угол, она спросила:

– Это ты пытался убить его?

Цезарь рассмеялся неприятным смехом.

– Да за кого ты меня принимаешь? Конечно, это не я! Если бы я захотел убить его, он бы давно был уже мертв.

Когда Микель Корелья появился в книжной лавке, Жоан завел разговор на эту тему и получил похожий ответ.

– Да за кого ты, черт возьми, меня принимаешь? – Валенсиец казался оскорбленным. – Посмотри на меня: мы ведь знакомы давным‑давно. Неужели ты думаешь, что мне нужно сорок человек, чтобы оставить полумертвым молодого человека, которого сопровождали два идиота? Сорок человек! Это надо же такое придумать… Наверняка их было не больше полудюжины. Да нас двоих с тобой вполне хватило бы, чтобы отправить этих неаполитанских шарлатанов удобрять собой почву.

Жоан отрицательно покачал головой: он не думал, что его другу понадобится чья-то помощь, чтобы справиться с тремя мужчинами.

– Кто же это мог быть?

– Понятия не имею, – спокойно ответил валенсиец. – Многие могли это сделать. Как французы, которые готовят нападение на Неаполь и не хотят, чтобы арагонец оказывал влияние на Папу, так и Орсини. Это могли быть даже обычные воры. Но не мы.

– Но весь Рим говорит обратное, – настаивал Жоан. – Люди думают, что вы хотите сделать Лукрецию вдовой, чтобы выдать ее замуж с целью заключения более выгодного союза.

– Да, так говорят. И первый, кто болтает на сей счет, – это неаполитанский молокосос, который разлегся там во дворце у Папы. – Микель возмущенно продолжил: – Так вот, пусть поостережется, иначе мы с успехом сумеем закончить то, что начали другие.

– Альфонсо Арагонскому уже не грозит опасность смерти, – сказала Анна Жоану на следующий день. – Мне бы очень хотелось, чтобы вы пошли вместе со мной навестить его.

– Вы и так туда уже достаточно часто ходите, – ответил он. – Слишком часто. И не прислушиваетесь к моему мнению. Так что вы в полной мере представляете и меня.

– Лукреция, Санча и их мужья – частые гости в книжной лавке, а не только мои друзья, настаивала Анна. – Я прошу вас сопроводить меня хотя бы один раз. Думаю, вы обязательно должны нанести этот визит вежливости.

В конце концов Жоан согласился пойти вместе с супругой в новую башню в саду Святого Петра, чтобы узнать о здоровье молодого Альфонсо. Небольшая группа неаполитанских придворных несла вахту у дверей, ведущих в комнаты герцога, а Лукреция и Санча, не ослаблявшие бдительности, очень обрадовались, увидев их.

– Он быстро поправляется, – грустно сказала Лукреция. – Он с нетерпением ожидает возможности покинуть Рим и отправиться в наши земли Бишелье в Неаполе. Надеюсь, что мой отец позволит мне уехать вместе с ним. Я не выдержу новой разлуки. Ведь я безумно люблю его.

– Да, будет лучше, если Альфонсо уедет отсюда как можно скорее, – добавила Санча. – Нет никакой возможности успокоить его. Ему не терпится схватиться за оружие, и я боюсь, что он совершит какую-нибудь глупость.

Когда они зашли в покои, чтобы поприветствовать герцога, то увидели, что он очень бледен и лежит на кровати, весь обмотанный бинтами. Было жарко, и окна комнаты оставались открытыми.

– Это был Цезарь Борджиа, которого сейчас зовут герцогом де Валентинуа из‑за союза с Францией, – сразу заговорил Альфонсо, не дав супругам Серра даже слова сказать. – Но клянусь, ему это так просто не сойдет с рук.

– Вы видели его среди нападавших? – спросил Жоан. – Смогли бы вы узнать кого-то из них?

– Нет. Но я прекрасно знаю, что глубоко ему антипатичен. Одного его взгляда на меня достаточно, чтобы убедиться в этом.

– Мне кажется, что Цезарь смотрит таким взглядом на огромное количество людей, – попытался смягчить ситуацию Жоан, видя, что Альфонсо явно сгущает краски. – И я думаю, было бы лучше, если бы вы рассмотрели другие версии. Вы прекрасно знаете, что политика – это очень сложное дело, и я уверен, что у вас есть враги, о которых вы даже не подозреваете.

Герцог смотрел на Жоана, не скрывая разочарования.

– Вы так говорите, потому что принадлежите к клану каталонцев.

Жоан больше не навещал Альфонсо Арагонского: небольшая группа окружавших герцога людей имела свои твердые убеждения относительно происшедшего, и он чувствовал, что его принимали без особого желания. В свою очередь Анна продолжала ходить туда каждое утро и каждый вечер, чтобы повидаться со своими подругами, которые не покидали Ватикан, охраняя выздоравливающего. Однажды вечером Анна вернулась в лавку бледная и бросилась искать мужа.

– Вы в курсе того, что произошло сегодня в саду Ватикана?

– Нет.

– Альфонсо Арагонский выстрелил через свое окно из арбалета в Цезаря, который прогуливался по саду, беседуя с группой дворян!

– Он его ранил?

– Нет. Не знаю, произошло ли это потому, что он плохо прицелился, или потому, что лишь хотел послать предупреждение своему шурину.

– Какая дурацкая выходка! – воскликнул Жоан. – Неужели он думает, что испугает Цезаря подобным образом? Он должен понимать, что арбалет не игрушка и что Цезарь не воспримет все это как игру.

18 августа, уже под вечер, когда Анна прощалась со своими подругами, снаружи послышались крики. Выйдя из комнаты, женщины увидели группу людей во главе с доном Микелетто: они только что вошли, силой разоружив охрану из пятнадцати солдат, которые несли перед Папой ответственность за жизнь герцога. Вооруженная группа вторглась в комнату выздоравливающего, вокруг постели которого находились неаполитанцы, а среди них врач и один из дядьев герцога. Лукреция и Санча, увидев Микеля Корелью, побледнели. Санча схватила Анну за руку и задрожала как осиновый лист. Лукреция, наоборот, шагнула вперед и преградила путь валенсийцу.