Столп. Артамон Матвеев - Владислав Бахревский

   — Чем же я могу князю угодить?

Царь хитро прищурился:

   — Долгорукие отец с сыном посольство в Москве правят, а ты езжай и объяви Никите Ивановичу, чтоб ему ехать в Андрусово с внуком!

   — Это с каким же?

   — С ближним стольником Юрием Михайловичем. Молод, но умом в деда. Я им весьма доволен.

Артамон Сергеевич поклонился, но тотчас голову набычил — дело бы не страдало.

   — Чаадаева к Одоевским надо, а из дьяков — Лукьяна Голосова.

   — Сё мастера посольские дела править, — согласился государь. — Готовь статейный указ, Артамон.

Беседа иссякла, и Алексей Михайлович, откинувшись на золочёные подушки, смотрел в окно.

   — Хорошие нынче хлеба.

   — Тепло раннее.

Матвееву хотелось говорить о важном, мыслью истечь вольной, чтоб и Михалыча в мечты потянуло, но царя сморила дремота.

«Пузо-то у него прёт!» — посокрушался про себя Артамон Сергеевич.

Царь открыл глаза, улыбнулся, рот рукою отёр.

   — К китайскому богдыхану надо бы посольство отправить, — сказал Артамон Сергеевич. — Мы ведь в Даурах по реке Амур соседи.

   — Господи! Сколько царств у Бога! — Удивление было в голосе Алексея Михайловича, поглядел на Матвеева с любопытством. — Имя-то богдыхана ведомо?

   — Ведомо, великий государь: Кан Си.

   — Кан Си! — повторил Алексей Михайлович. — А нашего имени в Китае небось и не слыхали.

   — Имена великих государей — достояние всего мира.

   — Китай весь белый свет шелками выстилает, а по сю пору — полубыль-полунебыль. — В глазах царя заиграло простодушное любопытство. — Я уж сколько лет тщусь завести шёлковое ремесло, да вот беда, тутовник плохо растёт. Китайских надо бы саженцев.

Теперь уже удивлялся Матвеев: ну и смётка у государя. Ему о воздушных замках, а он эту самую полунебыль уже к делу приспосабливает.

Царь поглядел на Матвеева страдальчески:

   — Послать-то небось некого. За тридевять земель ведь надо ехать.

   — Есть у меня на примете охотник до стран незнаемых.

   — Кто таков?

   — Спафарий.

   — Муж достойный, — одобрил выбор Алексей Михайлович и, выходило, одобрил и посольство.

2

Матвеева князь Одоевский встретил приветливо:

   — Артамон Сергеевич, что ты церемонишься? Мы же старые боевые товарищи. Неужто забыл службу в Ливнах?

   — Как забыть молодость? — просиял Матвеев. — Ливенский начальник был мне за отца. В делах строгий, как Саваоф, а в радостях — равный.

   — Нашёл Саваофа, — засмеялся Никита Иванович. — Те мои строгости от малоопытности.

Артамон Сергеевич вспомнил одно, другое, для Одоевского лестное. Заговорили о предстоящем деле.

   — Править великое посольство, когда в товарищах у тебя внук, — награда бесценная, Артамон Сергеевич, — признался князь. — Бог взял у меня двух сыновей, но вот уж внуки поднялись. А коли они царю надобны для наитайнейшего государского дела, деду радость неизречённая.

   — Всегда готов послужить твоей милости, — обронил Артамон Сергеевич.

Язык говорит, а глаза смотрят. На стене, обитой нежно-голубой камкой, картина: обнажённая златоволосая дева на раковине.

   — Рождённая из пены морской? — спросил Артамон Сергеевич.

   — Копия копии. В Вильне купил.

   — Добрый мастер. Баба голышом, а смотрится непорочно.

   — У тебя, Артамон Сергеевич, слышал я, писаными полотнами все стены увешаны.

   — Прямо-таки все! — махнул рукой Матвеев. — «Притча об Иосифе, бежавшем от Петерфиевой жены», «Целомудрие», «Весна», есть ещё несколько персон... Сивиллы по пояс да листов сорок рисунков.

   — Любы мне люди, имеющие тягу к деяниям духа человеческого.

   — Не чаю, Никита Иванович, будут ли когда-нибудь живописные мастера у нас, у русских?

   — Отчего же не будут? Симон Ушаков иноземным художникам ни в чём не уступит. Было время — икон писать не умели. У греков перенимали. А нынче грекам куда до наших богомазов. В каждом городе своя красота. Во Пскове — одно, а в Ярославле — другое. А строгановские образа? Всякая икона как чертог Небесный.

Уехал Артамон Сергеевич от князя Одоевского в великой радости: лопатки чесались. Должно быть, крылышки отрастали.

А жизнь текла своим чередом, степенная, деловитая. И вдруг в день проводов великого посольства, ранёхонько, Никита Иванович пожаловал к Артамону Сергеевичу в приказ. Губы сжаты, в глазах булат.

Сел на стул чуть ли не посреди палаты. Пустого места вокруг много, сел боком, положа руку на спинку стула, развалясь, а всё как бы на краешке.

Артамон Сергеевич, выйдя из-за стола, стоял перед боярином, ожидая неприятного разговора, Никита же Иванович водил глазами по стенам палаты и бороду чесал. Казённая палата была похожа на его собственную залу. На трёх стенах — картины: на одной — триумф римского цесаря, на другой — битва рыцарей, на третьей — королевская охота: псы, лошади, кавалеры, дамы.

Над столом Матвеева являл хищное могущество двуглавый орёл, резанный из дерева, позлащённый. В Красном углу икона Спаса, под иконой серебряная лампада с рубиновым стеклом.

   — Вона как нынче в приказах! — молвил наконец Никита Иванович.

   — Давно не были у нас, — сказал Артамон Сергеевич.

   — Никаких перемен государь не указал? — спросил князь, сурово посапывая.

   — А какие перемены должны быть? — не понял Матвеев.

   — Посольству назначено выступать нынче после обедни, а вчера поздно вечером узнаю: восьмого мая на престол Речи Посполитой избран коронный гетман Ян Собеский.

   — Великое посольство едет за миром, а не короля избирать.

   — Но Ян Собеский, сколь я наслышан, любви к Московскому царству не питает.

   — Гетману о чувствах рассуждать вольнее, нежели королю. Гетман выказывал презрение и своему государю, а теперь он сам государь. Мир и покой для него со дня избрания — дороже всех его Любовей и ненавистей.

   — Поляки начнут тянуть!

   — Думаю, так оно и будет, — согласился Матвеев. — Мы же явим верность нашим договорам.

   — Ох, доля русская! Всех-то мы должны уговаривать, обхаживать...

   — С нами Бог, Никита Иванович! Мы живём по-божески.

Князь встал, снова обвёл глазами стены:

— Будем ли мы Европой — не ведаю, а на порог-то ногу поставили.

Расстался любезно.

3

Двух недель не прошло с отбытия посольства Одоевского, а из Польши прилетели вести об интригах нового короля. Воевода Огинский через московского посла Тяпкина сообщал: Ян Собеский — великий неприятель Москвы. В его планах, ради союза с Францией, сподвигнуть турецкого султана на большую войну с цесарем. Султан всею силою Вену осадит, а он с ханом, с Дорошенко, пойдёт войной на Московское царство.

Вместе с вестями от Огинского Тяпкин прислал список с послания Дорошенко Самойловичу. Гетман Пётр Дорофеевич учил уму-разуму гетмана Ивана Самойловича: «Мы друг с другом будем биться так, чтобы у нас обоих войска были в целости. У меня протектор[34] султан, а у тебя заступник царь, и если наши войска будут в целости, то мы от государей своих в большой чести и милости будем».

Гнев для думных людей сродни дури, и всё-таки Матвеев всячески затягивал отправку в Варшаву поздравительной грамоты: пусть новый король подумает — нужна ли ему помощь Москвы и много ли он преуспеет без этой помощи.

Пришлось спешно снарядить посольство в Бранденбургию к Великому курфюрсту. Посольских людей Матвеев сам подбирал. Царь назначения одобрил. В посланники определили стряпчего Семёна Алмазова, подьячим к нему Любима Домнина, переводчиком Людвига Киннахера. Посольству указано было изъяснить курфюрсту недоброжелательство Яна Собеского к Москве и к Бранденбургу, а сверх того тайно проведать, какую помощь курфюрст оказывает Речи Посполитой.

Алексей Михайлович, отбывший после Пасхи в свои деревни, в Москву не торопился. Минули апрель, май, июнь... Без царя государственная жизнь шла через пень-колоду. Иные бояре тоже разъехались по вотчинам, а которые не могли службу оставить, не в приказах сидели, а в гостях друг у друга.

И однажды Авдотья Григорьевна укорила мужа:

   — Лето на середине, а я тебя дома не вижу.

   — Голубушка! С одним самозванцем — столько хлопот! И король, сама знаешь, новый!

   — Дружбу водить с людьми тоже не безделье, — возразила умница Авдотья Григорьевна. — Крестнице твоей, Марфуше Апраксиной, десять лет исполняется.

   — Спасибо, что напомнила. Давай съездим к ним, но подарок сама приготовь! — взмолился Артамон Сергеевич. — Чего отроковицам-то дарят?.. Братьям её я уж сам. У них ведь трое?