Вспомнить всё (сборник) - Филип Дик

– Спасибо, мы в курсе, название и впрямь знакомое. Несколько наших провидцев родом оттуда. Золотая жила эта Сонома – в смысле, для нас.

– Значит, я по адресу обратился, – с облегчением ответил Хэмфрис.

– Когда ваш пациент родился?

– Когда война началась, ему было шесть.

– Эх, – разочарованно протянул Керби. – Нет, такой дозы недостаточно. Его талант провидца не разовьется в полной мере. А мы только с полностью раскрывшимися способностями работаем.

– Вы хотите сказать, что не сможете помочь в этом случае?

– Латентных – в смысле, людей, у которых есть лишь намек на талант, – гораздо больше, чем реальных носителей. И у нас нет времени заниматься ими. Поищите хорошенько – и таких, как ваш пациент, с дюжину найдется. Несовершенный, слабый талант нам не нужен. К тому же для самого человека от него никакой пользы, одни неприятности.

– Да уж, неприятностей у моего пациента выше крыши, – язвительным тоном отозвался Хэмфрис. – Его ждет смерть от рук убийц – все это случится буквально через несколько месяцев. И у него с детства страшные предчувствия по этому поводу. И чем ближе событие, тем сильнее проявляются фобийные реакции.

– Так он не знает, что проблема локализована в будущем?

– Нет, речь идет о сугубо подсознательных реакциях.

– Ну, в подобных обстоятельствах, – задумчиво проговорил Керби, – возможно, так даже лучше. Дело в том, что подобных событий практически невозможно избежать. Даже если он узнает – все равно ничего изменить не сможет.

Доктор Чарльз Бамберг, психиатр, уже собирался уходить, когда увидел в приемной человека.

«Как странно, – подумал Бамберг. – Ко мне вроде больше никто не записывался».

Открыв дверь полностью, он вышел в приемную.

– Вы ко мне?

Человек, сидевший в кресле, выглядел очень худым. Худым и высоким. Завидев Бамберга, он принялся торопливо тушить сигару. Его рыжеватый плащ явно повидал лучшие времена.

– Д-да, я к вам, доктор.

И он неуклюже поднялся.

– Вы записывались на прием?

– Увы, нет. – И он с мольбой во взгляде поглядел на психиатра. – Но я выбрал вас… – тут человек смущенно улыбнулся, – ну… потому что у вас кабинет на верхнем этаже.

– На верхнем этаже? – заинтересованно переспросил Бамберг. – А при чем тут моя приемная?

– Ну… дело в том, док, что я себя наверху намного спокойнее чувствую.

– Вот оно что… – отозвался Бамберг.

«Навязчивые желания, – сделал про себя вывод доктор. – Замечательно».

– Ну-с, – сказал он вслух. – И когда вы подымаетесь повыше, как вы себя чувствуете? Лучше?

– Не лучше, – покачал головой человек. – Могу я зайти? У вас найдется минутка?

Бамберг посмотрел на часы.

– Ну хорошо, – согласился он и пропустил пациента в кабинет. – Присядьте и расскажите, что вы чувствуете.

Джиллер с благодарным вздохом опустился в кресло.

– Это мешает мне жить, сильно мешает, – торопливо, дергая щекой, выговорил он. – Лестницу вижу – и сразу невыносимо хочется подняться. На самолетах тоже полетать безмерно тянет – я и летаю. Постоянно. У меня даже собственный есть. Позволить себе не могу, но вынужден.

– Вот как, – проговорил Бамберг. – Ну, – с теплой улыбкой продолжил он, – все не так уж плохо, правда. Желание навязчивое, да, но не смертельное, согласитесь.

Джиллер беспомощно пробормотал:

– А когда я забираюсь наверх… – Тут он жалобно сглотнул, но темные глаза нехорошо вспыхнули. – Доктор, стоит мне оказаться наверху – ну, в офисном здании или там на моем самолете, – как я сразу испытываю другое навязчивое желание.

– Какое же?

– Я… – Джиллера передернуло. – Мне невыносимо хочется толкаться. Подталкивать.

– Толкать… людей?

– Да. К окнам. Чтобы выбросить.

И Джиллер показал, как и куда выбросить.

– Что мне делать, доктор? Я боюсь. А вдруг кого-нибудь убью? Человечка какого-то мелкого я как-то толкнул. А однажды – девушку. Она стояла впереди меня на эскалаторе. А я ее… пихнул в спину. Она упала и поранилась.

– Вот как, – покивал Бамберг.

Наверняка подавленная агрессия, подумал он. Причем на сексуальной почве. Обычный случай.

И он потянулся к лампе.

Неперестроенная М

По бетонной стене здания полз аппарат – с фут шириной и где-то два длиной, ни дать ни взять переросшая нормальные размеры коробка из-под печенья. Полз молча и очень осторожно. Потом он выпустил два прорезиненных валика и приступил к первой части задания.

Из задней части аппарата выпала чешуйка синей эмали. Машина крепко прижала ее к неровной бетонной поверхности и продолжила движение. Сосредоточенно взбираясь наверх, она с вертикальной бетонной переползла на вертикальную стальную поверхность – окно. Она добралась до окна. Тут она замерла и выбросила наружу микроскопический лоскуток ткани. Очень аккуратно она затолкала материю за стальную оконную раму.

В холодной вечерней темноте аппарат оставался практически невидим. Внизу гудели завязавшиеся в вечную пробку автомобили, отсвет фар скользнул по полированному корпусу – и потух. Машина снова принялась за работу.

Она выпустила пластиковую ложконожку – и оконное стекло мгновенно сгорело. В темных недрах квартиры ничего не шевельнулось – ее обитатели отсутствовали. Блестящий гладкий корпус покрылся копотью. Аппарат перелез через стальную раму и поднял антенну – прислушивался и присматривался.

А пока прислушивался, надавил со строго определенной силой (двести фунтов) на стальную оконную раму. Та послушно прогнулась. Удовлетворенная результатом, машина спустилась по стене на весьма мягкий ковер. И там приступила к выполнению второй части задания.

Рядом с торшером она выложила на деревянный пол ровно один человеческий волос – с фолликулой и крохотным кусочком кожи. Недалеко от пианино с церемонной точностью она расположила две крупинки табака. Потом подождала десять секунд – ровно столько, чтобы перемотать на нужное место магнитную ленту, – и вдруг произнесла:

– Экхем! Черт подери!..

Как ни странно, голос был мужской и хрипловатый.

Машина проследовала к запертой двери в гардеробную. Забравшись вверх по деревянной поверхности, аппарат долез до замка, засунул в него тончайший усик и нежно отщелкнул его. За вешалками со смирно висевшими пальто обнаружилась кучка батареек и проводков – автоматическая камера. Машина тщательно уничтожила пленку – это было жизненно важно, а потом, выпячиваясь из шкафа, уронила капельку крови на мешанину перекрученной проводки и битого стекла – расколоченный объектив. Кровь – тоже жизненно важно, даже важнее, чем пленка.

А потом она состредоточенно выдавила на грязном ковролине внутри шкафа отпечаток каблука – и за этим занятием ее застал резкий звук. Звук доносился из коридора. Машина прекратила всякую активность и замерла в неподвижности. Через мгновение низенький человек средних лет вошел в квартиру. С руки у него свисал плащ, в руке покачивался чемоданчик.