Повести и рассказы - Яков Петрович Бутков

спины не согнет, и в лице у него такое, — козявка он глупая, подумаешь, что он тоже, а он — человек!»

Помучив себя вволю этим злополучным происшествием, Залетаев решился, наконец, всю беду свернуть на человека. Он даже дошел до полного самооправдания, предположив, что предупредительность и подобострастие, с которыми он принял упомянутое существо, относились совершенно к другому, отвлеченному лицу, к представителю большого света, в который он, стало быть, заехал в известной четырехместной карете на лежачих рессорах; следовательно, оно, существо, поступило глупо, нелепо и низко, позволив себе воспользоваться изъявлениями нелицемерной преданности, глубочайшего почтения и всеми прочими изъявлениями, которые не относятся к людям настоящего лакейского звания.

Успокаивая по крайнему разумению своему взволнованное самолюбие, Залетаев услышал новый звонок и вслед за тем звучный голос, выходивший с лестницы:

— Здравия желаю-с! Человек требуется?

«Ну, теперь уж на эту удочку не пойду! — решил Залетаев. — Благо дело приобрел опытность, теперь уж нет, голубчики человеки. Ведь я вашего брата знаю!»

Он обернулся к дверям в ожидании нового человека.

Медленно вошла в комнату фигура с фиолетовым лицом и с щетинистою бородою, неизвестно, настоящею ли или временно допущенною по экономическим причинам. Она была одета в достаточно подержанную чуйку, того рода туземного наряда, который местное коммерческое юношество, по духу преуспеяния и самоусовершенствования, заказывает портным и в дело употребляет под нечестивым именем франкского пальто, а пред благонравными тятеньками, которые наиболее придерживаются постоянства в сущности и форме вещей, выдают за нашу древнюю, от татар наследованную одежду; только укороченную несколько из хозяйственных видов. Костюм, прикрывавший новопоявившуюся человеческую фигуру, принадлежал к этому самому роду одежды: он не был, в сущности, ни пальто, ни чуйка, но мог играть, по надобности, роль пальто или чуйки. Кроме этой одежды, пришелец имел в руках лакированную коробку, не походившую ни на шляпу или шляпенку, ни на фуражку, но, несомненно, состоявшую в близком родстве со всеми существующими в степных губерниях так называемыми картузами. Из-под длинной чуйки, совершенно закутывавшей человеческую фигуру, выглядывали сапоги, которые Залетаев, по своему совершенному знакомству со всеми видами сапогов, различил с первого взгляда: один сапог, скромный, без всякого внешнего блеска, был, однако ж, сапог существенный, из прочного, первообразного типа сапогов выростковых; он стоял с твердостью и достоинством на своем каблуке и только резким скрипом проявлял свой жесткий, так сказать, спартанский характер; другой сапог, по-видимому, случайно, по прихоти рока, стал товарищем первого. Он был щегольской, лакированный сапог, блистал, как зеркало, но имел значительные трещины и шлепал подозрительно, из чего и следовало, что он — просто бесхарактерный промотавшийся франтик, покамест блещущий остатком «лоска светскости», но уже уничтоженный, доведенный до товарищества с простым выростковым сапогом.

— Здесь человека нужно-с? — произнесла человеческая фигура сипучим голосом, не шевеля губами и покосив глаза в темный угол комнаты Залетаева.

«Вот это человек!» — подумал Залетаев, любуясь совершенно человеческою наружностию стоявшей перед ним фигуры.

— Да, любезный, — отвечал он, — мне нужен человек; ты, что ли, желаешь идти в услужение?

Человек промычал: «Мм-у-у!» — и уставил глаза на Залетаева.

— Что же, ты, братец, знаешь всякую службу?

Человек начал медленно, не открывая рта:

— Сапоги почистить… самовар подать…

— Только?

— И состряпать! — присовокупил человек; потом, помолчав и углубясь по-прежнему глазами в тёмный уголок комнаты, как бы для отыскания там исчисления своих служебных способностей, присовокупил:

— Утром разбудить пораньше!

— А за каретой? Мне нужно человека, знающего за каретой ездить…

— Ну, и за каретой! — проговорил человек после долгого размышления.

— А ты служил прежде по хорошим господам?

— Теперь пришлось впервой.

— А, ты только начинаешь? Хорошо! Ну, так ты и за каретой можешь ездить?

— И за каретой… И московскую селянку приготовить!

— Э! Ну, мне селянку не нужно… а если уж так, ты, я думаю, сумеешь состряпать и яичницу?

— Я-я-ич-ницу? — спросил человек сипучим голосом и, покосив глаза на Залетаева, стал медленно изменяться в лице, которое из фиолетового цвета обратилось в синий, а потом перешло в бурый с пятнами. В этом виде он отвечал утвердительно:

— И яичницу!

— А главное — не пить! — продолжал Залетаев с одушевлением.

Бурый цвет человека снова изменился в нормальный, фиолетовый.

— А есть ли у тебя паспорт? Ты из какого звания?

— Я из разночинного, — прошипел будущий человек.

— Однако ж ты имеешь какое-нибудь звание?

— Как же-с, там оно все обозначено, в паспорте.

— А где ж твой паспорт?

— На старой квартире, в прописке.

— А, в прописке, это хорошо: у честного человека паспорт должен быть всегда как следует по порядку. Так ты и за каретой ездить?

— Ездить! — подтвердил человек.

— Скоро ли можешь быть готов?

— Хоть сию минуту.

— Хорошо, а насчет цены — я тебя, братец, не обижу; я тебя возьму на испытанье, на недельку — а там и решим.

— Слушаю-с.

— Ступай же ты теперь, если ты готов на службу, ступай ты, братец, к Миронову, каретнику, вот здесь, в Мещанской: ты его увидишь, он там сидит на скамье: скажи ему, что барин, господин Залетаев, велел сейчас прислать к нему карету, да чтоб лошади были не вчерашние клячи, нужно к хорошим людям ехать, так чтоб были лошади хорошие и кучер благоразумный, да и поторопи его, и подожди, а потом приезжай и доложи мне, братец… Ступай же себе с богом.

Фиолетовый человек, выслушав этот наказ, не спешил ступать; он постоял еще с минуту, подумал, потом, по своему обычаю, покосил глазами и медленно вышел из комнаты Залетаева, не потрудившись даже затворить за собою дверь.

«Эк я какого зверя — ну! — подумал Залетаев, весьма довольный приобретением человека. — Ведь разбойник он, я его знаю, он — птица, а у меня вот — человек». Тут Залетаев предался размышлениям о непостоянстве судьбы человеческой: какое она, лихая и своенравная, делает употребление из людей и до чего иной раз доводит человека.

Прошло в этих размышлениях около часа, когда стук экипажа, вдруг остановившегося у квартиры Залетаева, отвлек его от общих умозрений о судьбе рода человеческого к собственным своим интересам и планам. Набросив на себя шинель, он торопливо вышел из комнаты, сбежал по лестнице, с минуту постоял внизу, любуясь на свой ненаглядный экипаж и на своего фиолетового человека, стоявшего у дверец, потом юркнул в карету и крикнул кучеру: «На Невский!» В ту же минуту фиолетовый человек вскочил на запятки, и карета помчалась, потрясая мостовую и слух пешеходов, к предназначенной ей цели.

IV

Приключения фиолетового человека

Вскочив на запятки кареты, усевшись на своем месте и закричав кучеру «пошел», фиолетовый человек бросил мутный взгляд вдоль