Имортист - Юрий Никитин

– Устаревшими, – ответил я с горькой издевкой. – Теперь понятие крепкой мужской дружбы как истолкуют? То-то.

Он вспыхнул от возмущения, это было примечательно, что такой огромный человек с крупным и свирепым лицом может краснеть, я даже залюбовался.

– Вот… вот видите!

– Я вас понимаю, – сказал я. – Более того, поддерживаю всеми фибрами. Правда, это вы сами выступили с инициативой, не так ли?

Он слегка растерялся, развел руками:

– Нет, я только исполнитель. Но это прямо сказано в вашей программе имортизма! В смысле, я так понял.

– Правильно поняли, – ответил я. – Но вы даже не представляете, что это за трудная задача. Это и есть сам стержень имортизма. Решения должны принимать только… скажем, умные и достойные. Всех, у кого на плечах голова, а не гениталии, достал нынешний вывих прогресса: все века и тысячелетия мы ориентировались на умных и достойных людей, старались быть такими же, благодаря чему и двигалась цивилизация… а сейчас вдруг мы, умные, должны ориентироваться на орущих и приплясывающих дебилов! Да еще старающихся стать еще дебилее, тупее, опуститься ниже, смеяться гаже… Эх, Игнат Давыдович, иногда волосы встают дыбом, когда вижу, против чего мы выступили!

Он взглянул испуганно, в голосе появились незнакомые умоляющие нотки:

– Держитесь, господин президент, держитесь! На вас вся надежда. Если не вы, то кто?.. Остальные умные сидят на кухнях и, как и при Советской власти, критикуют, упиваясь тем, что они сами еще не докатились… Но мы знаем, что докатятся. Это лишь вопрос времени. Вниз катиться легче, чем карабкаться наверх.

Казидуб буркнул:

– К сожалению, даже идеи коммунизма, как и капитализма, опирались в конечном счете тоже на материальные блага мещанина. Но капитализм обещал товарное изобилие не потом, как при коммунизме, а прямо щас, потому наш человек плюнул на великую стройку и вернулся в капитализм.

– Дык он и при капитализме ноет, – сказал Медведев с раздражением. – А раз ему и здесь плохо, то марш в стойло!

Волуев заглянул в кабинет осторожно, по моим глазам видно, что мы трое в эмпиреях, напомнил деликатно:

– Господин президент, в Георгиевском зале уже собрались.

– Кто?

– Высшие офицеры. Скалозубы, аракчеевы – как их называют демократы. Даже унтерпришибеевы. Ждут-с!

– А что с ними?

– Очередное присвоение званий, – объяснил он. – Генералитет высшего состава. По традиции их представляют президенту.

– Иду, – сказал я со вздохом, – иду, куда денусь…

Служба охраны, как автоматы, неслышно распахивали передо мной двери. Георгиевский зал открылся, как сцена Большого театра: огромный, сверкающий, яркий, светло изукрашенный. Сразу же заблистали вспышки фотокамер, как если бы стрелки встречали налетающую конницу: один ряд стреляет лежа, другой над их головами – с колена, а третий палит в полный рост.

Генералы уже в шеренге, не по росту, правда, стоят хорошо, не выпячивают животы, хотя и не «вольно», но и от «смирно» не близко, некое сдержанное достоинство старших феодалов перед королем. Уважительность и вместе с тем ощущение, что чего-то да стоят, у них свои баронства, замки, майораты и княжества: не по наследству получили, а завоевали умом, настойчивостью, волей, пролитой кровью и защитой Отечества.

Я пошел вдоль ряда, ритуал известен: посмотреть в глаза, пожать руку. Стараться, чтобы пожатие было твердым, это интеллигенту можно сунуть вялую ладонь, похожую на дохлую рыбу, а здесь ценится крепкое рукопожатие, короткие фразы, прямой взгляд.

Краем глаза видел небольшую переносную трибуну с микрофоном. Все понятно, от главы требуется речь. Пожав последнему руку, я улыбнулся отечески, как-никак отец народа, прошел к трибуне, передвинул микрофон, это дает время собраться, чем-то да занят, все фиксируется десятками телекамер, да не узрят, что президент застыл, как Ванька-дурак, краснеет и бледнеет, начинает что-то мямлить. Я не любитель выступать, но, оказавшись в этом мире и в этом теле, нужно постараться вести себя достойно.

– Считается, что при имортизме воевать будет не с кем, – произнес я дружески, – это верно только наполовину. Это на Земле не с кем, но вне… Я имею в виду, что надо будет строить боевой флот космических кораблей на случай агрессии из космоса. Нужно будет держать высокопрофессиональную армию для захвата чужих планет, для десантов, нужны будут специалисты для орудийных расчетов… Да что я вам рассказываю, вы лучше меня знаете, что армия в будущем должна быть сильнее, чем сейчас!

Лица их оставались каменными, лишь у некоторых заблестели глаза, самые молодые. Я сказал самое главное: сокращения военных расходов не будет, армии – быть, дело их жизни не пропадет.

– А нам нужно срочно наращивать технологическую мощь, – сказал я. – Мы и так засиделись, покрывая планету заводами по производству фаллоимитаторов, надувных баб, кремов для повышения потенции, а научно-исследовательские институты у нас почти целиком перешли на создание новых сортов губной помады и прочей хрени. Мы, имортисты, сбросим эту шелуху. Уже ускоренными темпами начали строить новое общество… Да, будет трудно, будут жертвы. Но мы к ним готовы.

Они слушали очень внимательно, подобрались, еще больше подтянули животики. Нет, такие не пробегут стометровку, это чересчур демократические генералы. Ничего, возьмемся и за них….

– В Штатах взорвался «Шаттл», – сказал я, – и там сразу на пять лет прекратили все исследования, идиоты! Как будто можно останавливать наступление из-за гибели семи человек. При завоевывании новых континентов гибли тысячи, десятки, а то и сотни тысяч. И что? За любые открытия, за любые завоевания человек всегда расплачивается. Как правило – жизнями. Но смелость часто бывает следствием чувства понимания сверхценности общества, тогда как трусость всегда – следствие ложного преувеличения ценности собственной жизни!

Я перевел дыхание, закончил:

– Поздравляю вас с высоким званием. Многие из вас пробовали начинать новую жизнь: кто с понедельника, кто с начала месяца, а кто откладывал до Нового года. Так вот, вся страна начала новую жизнь! И вы – тоже.

Я сошел с трибуны, в глазах рябит от вспышек фотокамер, а на стенах как будто отражается поверхность залитого солнцем моря. Волуев пропустил меня и тут же встал на дороге, широко раскинув руки:

– Президент сказал достаточно. Все вопросы – ко мне.

Я услышал голоса:

– А что с модернизацией тяжелой техники?..

– Будут ли давать квартиры в Москве?

– Насколько повысят довольствие в этом году?

– Изменится ли система продвижения по службе?

Только один спросил не о своей шкуре, мелькнула мысль. Охранник распахнул дверь, я шагнул в прохладный воздух продуваемого мощными вентиляторами широкого коридора. О генералах как-то сразу забыл, мысль вернулась к объяснению, что дал Казидубу и Медведеву, почему именно так уверен, что Бог, мироздание или Сверхсущество нас защитит и поможет. Надо было им сказать, что Бог говорит с нами всеми. Постоянно. Ежеминутно, ежесекундно. Как с имортистами, так и с остальными. Для Бога нет имортистов или неимортистов, как нет эллина или иудея, академика или грузчика. Все – его дети, со всеми говорит, но… не все его слушают, хотя слышат все. Да, слышат все. Мы видим это в том, что иногда даже в самом закоренелом преступнике просыпается нечто человеческое, однако суть в том, идет ли человек по пути к Богу, или же борется с ним, опуская себя в животные страсти и плотские желания.