Врубель - Дора Коган

Но словно судьба снова хотела показать, что в его жизни никогда радость не может быть без печали. Личико мальчика поражало не только огромными синими глазами, придававшими ему совершенно непривычное для новорожденного осмысленное выражение, но и врожденным пороком — заячьей губкой — явным признаком вырождения. Теперь, как никогда настойчиво, вспоминал Врубель «Призраки» Ибсена и чувствовал, что не случайно был так взволнован этим произведением прежде, — его кровь отравлена от рождения роковой наследственностью…

По воспоминаниям сестры, жены, по наблюдениям друзей, именно с этого момента характер Врубеля стал особенно резко меняться — он стал задумчивым, рассеянным, а потом — все более несговорчивым. Это его душевное состояние увело его в сторону от всех прежних замыслов. Зато стал необходимым один-единственный образ, и только он. Впрочем, появление образа Демона было неизбежно; события личной жизни лишь ускорили его воскрешение в памяти и творческом мире художника и придали этому образу определенную окраску.

Еще летом, когда художник трудился над вторым вариантом картины «Сирень», в лиловом сумраке цветов в какой-то момент увиделся ему его заветный образ Демона. Появление Демона в творческом мире Врубеля предсказывал демонизм, который он вдруг ощутил в гефсиманской ночи картины Ге. К демону-богоборцу вели муки, которые испытал художник, размышляя о Евангелии, и его, как никогда, сильная жажда язычества. Наконец, по словам самого Врубеля, Демон должен был ответить его стремлению выразить то сильное, даже возвышенное в человеке, что люди повергают в прах из-за коренящегося в их душах ханжества и религиозных предрассудков. Демон должен был явиться как бы символом трагической красоты и антиподом обесцененному понятию добра, связанному с опустошенной, потерявшей смысл условной буржуазной моралью.

Вместе с тем образ Демона обещал вместить в себя все те поиски в области техники, которыми был одержим художник, и окончательно показать, как оправданна его «мания», что он скажет новое.

Теперь Демон не только манил и дразнил его из туманной дали, но зримо и отчетливо предстал перед ним. Врубель возвращался к своему главному герою, очерчивая его облик в стоящей фигуре карандашом, с удовольствием «вытачивая» его узорчатые крылья. Но вскоре он изменил мотив. И в ряде этюдов, рисунках карандашом, акварелях художник запечатлевает облик ангела-богоборца в момент поражения, низвергнутого с небес и рухнувшего на скалы, в момент превращения Ангела в Демона. Он ищет упорно композицию в целом, очертания тела Демона, характер его, лица. То пытается карандашом наметить распростершееся тело с неловко подмятой правой рукой, повернутой головой, расставленными нелепо ногами и путаной паутиной штрихов угадывает фон… То на листке появляется еще более исковерканное тело с поднявшимся волной темным крылом рядом с очертаниями вершины горы. В одной из акварелей вокруг Демона — унылая синеватая мгла. Но везде тело как-то особенно исковеркано, угловато — на грани гротеска. (Можно, кстати, вспомнить, что Лермонтов вынашивал в конце жизни мечту написать сатирическую поэму «Демон».) Но кажется, впадая в гротесковую угловатость, Врубель всеми силами стремился облагородить и смягчить эту угловатость, как бы отлить ее в совершенные классические формы, сочетать с Красотой. Демон должен был быть прекрасным! Поэтому, чем «уродливее», гротескнее Демон, тем роскошнее его облачение и все вокруг, тем ослепительнее краски. Такова композиция, восхитившая князя Щербатова и купленная им. В отличие от монохромных иллюстраций в издании сочинений Лермонтова эта композиция поражает царственным великолепием красок. Она написана в синих тонах акварелью и украшена золотом и серебром. Роскошество «сапфирной одежды» Демона с опоясывающей его драгоценной перевязью из золотых треугольников под стать облачению лермонтовского ангела. Роскошество красок и в фоне — волнах бурно несущегося потока, рядом с которым лежит Демон. Вместе с тем тело как бы отлито в отвлеченный знак в стиле готики. Представляя себе свой маленький шедевр висящим в особняке князя-мецената, любителя искусства, поставившего целью создать оазис «чистой красоты» среди современного пыльного и прозаического города, Врубель испытывал чувство глубокого удовлетворения. Его Демон к этой «чистой красоте» имел прямое отношение.

Наконец после ряда проб настало время приступать к большой картине. Вскоре в одну из комнат его квартиры в доме Стахеева в Лубянском проезде, которая стала мастерской, был завезен огромный холст, и он, радостно потирая руки, объяснил зашедшему к нему Воле фон Мекку, что начинает… Сначала картина была нарисована углем и, по словам Е. И. Ге, уже в рисунке производила сильное впечатление. 22 ноября 1901 года Забела писала Яновскому: «Михаил Александрович пишет большую картину „Демон повергнутый“, но все же великолепный, местность скалистая… ящерицы, освещение вечернее, Демон полуобнаженный, но лежит на плаще, который прикреплен великолепными красками из драгоценных камней…» Забела рано успокоилась. Неустанно будет меняться лицо Демона, его выражение. То он предстанет прекрасным и скорбным, со слезами на глазах, потом скорбь сменится ненавистью, злобой.

Только короткий эпизод в жизни Врубеля в этот период — его преподавание в Строгановском училище на Рождественке, где он заканчивал своего Демона и где теперь ему был предложен курс «стилизации», — разрядил становящуюся день ото дня все напряженнее работу художника над его заветной картиной. Лихорадочной рукой, пропуская буквы, возвращаясь к одной и той же мысли, набрасывал он вступительное слово учащимся, которое ему казалось философским. Одна идея, маниакально овладевшая его сознанием, — идея внутренней необходимости, которая должна властвовать над художником в процессе творчества, железной устремленности к единственной цели, которой надо жертвовать всем остальным, косноязычно выраженная, исчерпывает смысл этой записки. Он преподавал здесь стилизацию — предмет, в основе которого лежало то, что он искал всю жизнь, «чисто и стильно прекрасное». И какими-то странными узами этот предмет, в котором он стремился дать экстракт чистой красоты, был близко связан с его Демоном. Его Демон — воплощение «высокого зла», «энтузиазма зла», «прекрасного зла» и «злой красоты» — был неразрывными узами связан с такого рода «чисто и стильно прекрасным», с миром абсолютной красоты, красоты свободной от всяких этических уз.

Переполненный класс раззадоривал, вдохновлял его. Он покажет чудный орнамент форм, которым отмечено или должно быть отмечено все на свете, покажет, как все декоративно и только декоративно! Он поражал учеников нескончаемой работой своего воображения, неистощимой памятью, которая хранила все стили, способностью в мгновение, подчиняясь задаче стилевого единства, вычертить любой сложный мотив. В гробовой тишине, наступавшей в классе, слышался только стук мела о доску, на которой быстро, с какой-то неистовостью вычерчивал Врубель свои стилевые фантазии. Любой шорох в классе, малейший звук выводил мастера из равновесия, раздражал, и он всякий раз грозил прекратить занятия. Преподавание было недолгим. Врубель не мог уже ни на час расстаться со своим Демоном.

С такой одержимостью он не работал никогда. Он остался один на один со своим героем, со своим заветным творением. По двадцать часов в сутки без отдыха — у картины, искусственное возбуждение вином и затем снова — этот холст и неистовая кисть. Жестокая бескомпромиссность в преследовании высшей цели изнуряла до предела. Опустошал сам Демон — воплощение драматизма, конфликтности бытия. Приносила муки «чистая красота», точно сама она, освобожденная от всякого долга и всяких связей с жизнью, с ответственностью перед людьми, выделяла какой-то яд. Можно было бы вспомнить то блаженное и наивное время, когда он утопал «в мире гармонирующих и чудных деталей», искал и находил «заросшую тропинку к себе». Теперь Врубель во власти темных сил, антиномии добра и красоты… И с тем большим чувственным наслаждением выписывал он драгоценное оперение Демона, украшал его одежду, гранил лицо. Но недаром Лермонтов написал шесть вариантов поэмы и ни один не считал окончательным, ни один не опубликовал. То же происходило с Врубелем — чем более законченным становился его «Демон», тем острее была потребность художника снова и снова переписывать, переделывать его…

Не в силах ждать, пока подсохнет краска, Врубель залеплял не удовлетворявшие его части обрывками газетной бумаги и писал по ним. Этот прием понравился ему еще и потому, что способствовал бугристой, «изрытой» поверхности живописи, к которой он теперь, видимо, стремился.

Вскоре он пришьет и дополнительный кусок холста, чтобы продолжить горный пейзаж, простирающийся за Демоном.