Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию - Александр Дюма

― Странно! ― отозвался тот. ― Я выходил сегодня, видел очень мало народу на улицах, но и эта малость показалась мне грустной, подавленной, мятущейся.

― Это оттого, ― заметил Мюних, ― что все осуждают поведение герцога де Брунсвика, не получающего должного признания у вашего высочества.

― Кстати, это возможно, ― подхватил Бирон, всегда готовый впадать в заблуждение.

Но и после этого, в течение всего обеда он оставался задумчив и молчалив. Покончив с обедом, Мюних направился к герцогине Анне.

― Не будет ли у вашего высочества каких-нибудь новых распоряжений для меня? ― спросил он.

― Скажите, хотя бы, с какого конца вы намерены взяться за их исполнение?

― Не спрашивайте меня об этом; вы станете моей соучастницей, если я скажу вам об этом. Только не пугайтесь, если я разбужу и подниму с постели ваше высочество около трех часов утра.

Герцогиня кивнула в знак согласия:

― Хорошо, ― сказала она, ― я отдаю в ваши руки сына, мужа и саму себя.

Выходя от герцогини, Мюних встретил графа Левенуолда [Levenwold], идущего к герцогу Курляндскому, к которому, как и Мюних, он был приглашен на ужин. Они нашли герцога, охваченным все тем же беспокойством, жалующимся на подавленное состояние духа и на то, что тяготится собственно жизнью. Одетый, он лежал на своей постели.

Оба приглашенных сказали ему, что все пройдет, стоит только хорошо выспаться ночью. Мюних, чтобы поддержать разговор, что чахнул, заговорил о своих кампаниях и разных военных операциях, в которых он принял участие за 40 лет службы.

Вдруг Левенуолд спросил его:

― Месье маршал, провели вы хоть одну ответственную ночную операцию за время ваших боевых походов?

Вопрос попал в точку, и от этого Мюних вздрогнул, но, взяв себя в руки, спокойно ответил:

― Не вспоминаю ночного необычного дела, но придерживаюсь принципа использовать каждый выгодный для меня момент.

Отвечая таким образом, он бросил косой взгляд на герцога Курляндского. При вопросе месье де Левенуолдa, герцог немного приподнялся на локте, поддерживая голову ладонью, и оставался в таком положении, пока Мюних отвечал, затем, со вздохом, снова повалился на постель.

Расстались в 10 часов. Мюних вернулся к себе и улегся, как обычно, но вынужден был признаться самому себе, что не может уснуть. В два часа утра встал и велел позвать адъютанта Манштейна, отдал ему необходимые распоряжения и вместе с ним направился во дворец герцогини Анны. В гостиной собрал офицеров ее охраны, вошел к ней и почти тотчас вышел от нее.

― Мессье, ― обратился он к ним; ― ее высочество не намерена больше сносить обиды, которыми ее осыпает регент; она призывает ваш патриотизм восстать против чужеземца и передает вас в мое распоряжение. Речь о том, чтобы арестовать герцoгa Курляндского, готовы ли вы?

― Это не маршал Мюних приказывает, это я умоляю, мессьe, ― сказала герцогиня, протягивая офицерам свои руки для поцелуев.

Офицеры бросились к ее рукам и целовали их, некоторые ― стоя на коленях. Против ненавистного всем герцога поднялся общий крик.

Стража насчитывала 140 человек; из них 40 оставили во дворце; Мюних, его адъютант и офицеры отправились к Летнему дворцу, где жил Бирон. Маленькая армия Мюниха остановилась в 200 шагах от этого дворца; депутатом от нее к офицерам охраны регента, чтобы их ввести в курс дела, маршал направил Манштейна. Те, кто так же, как их товарищи, ненавидели Бирона, не только присоединились к ним, но предложили свою помощь в аресте герцога. Об этих благих настроениях Манштейн доложил Мюниху.

― Тогда, ― заключил маршал, ― все будет гораздо легче, чем я предполагал. Возьмите с собой офицера и 20 солдат, проникните с ними во дворец, арестуйте герцога и, если он решит сопротивляться, убейте его как собаку.

Манштейн повиновался: проник в спальню герцога. Тот был на том же самом ложе со своей женой; оба спали таким глубоким сном, что шум от двери, которую взломали, их не разбудил. Манштейн, видя, что нет никакого шевеления, подошел прямо к постели и откинул полог со словами:

― Проснитесь, месье герцог!

Герцог и его жена проснулись и первое, что сделали, увидев свое ложе, окруженным вооруженными людьми, закричали:

― На помощь!

В то же время герцог скользнул на пол, чтобы забиться под кровать, но Манштейн поймал его в простенке, солдаты бросились к нему, и кляпом заткнули рот. Перевязью стянули ему руки; одеяла, сорванные с постели, употребили вместо пальто для мужа и жены, и арестованных отвезли в кордегардию. Когда герцогиня узнала, что арестом руководил Мюних:

― Я скорей поверила бы в смерть всемогущего бога, ― сказала она, ― нежели в то, что маршал так поведет себя по отношению ко мне.

Бирон и его жена были отправлены в Сибирь. Герцог Ульрих де Брунсвик, отец императора, был объявлен генералиссимусом, а Мюних ― премьер-министром, который вернул Остерманну почти все, чего тот достиг. В результате Остерман спустя три месяца появился в Санкт-Петербурге, чтобы доказать регентше и ее мужу-сорегенту, что лучшее из того, что они сделали, не сумев достойно вознаградить человека, которому обязаны всем, остались неблагодарными по отношению к нему. Это ― один из тех советов, которые чарующе воздействуют на князей, и которые они редко не принимают. Через три месяца Мюних предложил свою отставку, и она была принята. Он остался жить в Санкт-Петербурге и довольствовался тем, что дразнил врагов своим присутствием, как гласит история.

Герцогиня Анна не пренебрегла формальностью, довольно бесполезной, но которой, почему ― совершенно неведомо, придерживаются суверены: принимая регентство, принимать присягу верности. В числе лиц, которые приносили эту присягу, была великая княжна Елизавета, и, будучи дочерью Петра I, она могла твердо уверовать в такие же свои права на корону, какими обладали дочь Ивана и правнук Петра. Однако она никак не затруднилась принести эту присягу; только позволяла себе говорить и держала в своей памяти, что большая часть солдат, которые под руководством Мюниха арестовывали герцога Курляндского, думали, что действуют по ее команде и в ее пользу.

Впрочем, великой княжной Елизаветой мало интересовались; это была красивая и чувственная особа; чтобы быть свободной не только от своего двора, но еще и от собственных чувств, она никогда не стремилась замуж и открыто предавалась крайним нежностям, потому что бывала счастлива лишь тогда, когда была влюблена. Она очень любила застолье, а с ним чрезмерное обилие и удовольствия; так что регентша убедилась, что, пока она не оставляла без денег великую княжну Елизавету, ей нечего было опасаться княжны. В самом деле, великая княжна Елизавета вела веселую жизнь, не проявляя никакого интереса к политике. К тому же, для этого в правление императрицы Анны ей были созданы все условия.