День учителя - Александр Изотчин

Вагон остановился на очередной станции, и в него вошли два парня, один из которых был одет в расстегнутое длиннополое пальто. Оглядевшись, они подступили к пьяному. «Расстегнутый» встал перед ним, загородив спящего своим пальто от окружающих. Второй сел рядом и не стесняясь того, что его действия не остаются незамеченными со стороны других пассажиров, залез к пьяному в карман. Лесбиянки возмущенно переглянулись, а потом обратили свой взор на Мирошкина, ожидая от него какой-то реакции — мужик все-таки. Однако Андрей Иванович, еще за минуту до того буравивший их взглядом, теперь сидел с закрытыми глазами. Казалось, мужчина моментально погрузился в глубокий сон. «Вот после такого сумасшедшего дня мне еще на это приключение нарваться не хватает, — думал он. — Ну их к черту! Пусть обчистят этого дурака. В следующий раз не будет так нажираться. И так нынче — то школьники, то студенты, учителя, Куприянов, Вязинина, Ланин… Хватит с меня человечества на сегодня. Разбирайтесь без меня». Девицы тоже не стали вмешиваться.

Когда через пару остановок Андрей Иванович открыл глаза, парней в вагоне не было, пьяный, лишившийся содержимого карманов, по-прежнему спал, а лесбиянки дожевывали по второму бутерброду. В вагон влетело несколько пьяных молодых людей со спартаковскими шарфиками, что-то возбужденно кричавших о чемпионстве своей любимой команды. «Все-таки сколько идиотов вокруг, — оценил их воодушевление Андрей Иванович. — Напялить этот китч на шею, орать и считать себя крутыми. Опять никакой индивидуальности. И одни пьяные, куда ни глянь». Людей возбужденных спиртным, и правда становилось все больше и больше по мере того, как поезд двигался в направлении центра, вбирая в себя новые и новые массы трудящихся, стремящихся попасть домой после окончания трудового дня. На станции, где можно было осуществить переход на кольцевую линию, большую часть ехавшей в вагоне человеческой массы выплюнуло наружу — люди намеревались рассесться по веткам, выйдя на финишную прямую — к дому. Мирошкин выбрался из вагона следом за лесбиянками. Степенно продвигаясь в людском потоке к переходу на кольцо, он имел возможность еще раз оценить внешние данные державшихся за руки девушек: «Нет, незавидные — ноги короткие, вообще какие-то нескладные, может, и к лучшему, что они обрели друг друга, а то вообще ничего в жизни не светило. А так — у них любовь. Опять любовь и извращение… А почему опять? У кого еще отклонение от нормы? Ах да! Ланин и его Галя. Какой ей интерес возиться с инвалидом? Нет, понятно, она одинокая и немолодая, гегемон, а он — кандидат наук, полковник в отставке… Но все-таки… Все-таки! А может быть, у нее еще какой-то интерес? Квартира, например. Она свою площадь оставила дочке и переехала жить к Виталь Санычу. Решила жилищный вопрос — все равно в личной жизни ничего не светило. Что же, значит, и тут все из-за квартиры? Как и у меня…» Последняя мысль вызвала неприятные воспоминания, но избавиться от них уже было нельзя. Оставалось — вспоминать.

Отношения с Завьяловой с самого начала развивались стремительно, хотя Андрея менее всего можно было обвинить в желании стимулировать их развитие. Более того, даже в день первого свидания Мирошкина охватили сомнения, а затем в душу закралась такая смертная тоска, что он всерьез собирался позвонить Ирине и, сказавшись больным, отменить встречу. Причиной был потрясающий сон, который приснился Андрею накануне. Он увидел себя на дискотеке, которую проводили в актовом зале школы № 12… однако танцевали там не школьники, а студенты. То был вечер дружбы педагогического университета и загадочного военного института, в котором обучалась Костюк. Во сне Андрей встретился со своей златокудрой красоткой, они бросились навстречу друг другу, танцевали и при всех целовались. Затем в своей грезе Мирошкин фигурировал уже на положении мужа Насти, она родила ему ребенка, тот заболел, но его вылечили. Мирошкину было очень хорошо, как-то необычайно радостно. И тем безрадостнее показались ему пробуждение и понимание, что сегодня предстоит свидание с другой девушкой. А все-таки Андрей ничего не отменил! Посчитал неудобным. «Надо же быть человеком, — убеждал он себя, — нельзя второй раз ее бортануть… Нет, нет, надо идти. Посмотрим кино, провожу домой и все — прости-прощай, подруга».

Ирина была мила, а яркая вязаная шапка с большим помпоном придавала ей задорный и одновременно трогательный вид. Все шло по сценарию, намеченному Мирошкиным, вплоть до того момента, когда они вышли из Дома Ханжонкова и решили пройтись до Красной площади. Это был экспромт, и позднее молодой человек не мог вспомнить, кто из них предложил такую прогулку. Двигаясь по Тверской, им было о чем поговорить — учились вместе, и из Завьяловой можно было вытянуть массу любопытной информации о нравах факультета, о которых ей как лаборантке было известно гораздо больше, чем вчерашнему студенту, а ныне аспиранту Мирошкину. Андрей, в тот день менее чем когда бы то ни было, склонный придумывать новые ходы в отношениях с противоположным полом, планировал далее слегка поморозить Завьялову в Александровском саду и отправить восвояси. Но когда впереди замаячили знакомые садовые решетки, Ирина остановилась.

— А куда это мы идем?

— В Александровский сад. Там есть где посидеть-поговорить…

— Нет, я туда не хочу. Холодно сидеть, — девушка капризно мотнула помпоном туда-сюда, и Мирошкин подумал, что этот жест был ею придуман заранее и, возможно, даже несколько раз опробован перед зеркалом.

— Ну, тогда что же?.. А может быть, ты есть хочешь? — он начал корректировать намеченный сценарий, в то же время старательно продолжая воспроизводить уже опробованные на других «широкие» жесты.

— Поесть? Не знаю… А куда мы можем пойти?

— Могу предложить Макдоналдс, — Мирошкина начинало раздражать понимание, что ему придется выложить на Завьялову денег больше, чем было намечено. И главное, траты-то будут лишними — ничего ему от нее было не нужно!

— Нет, в Макдоналдс я не хочу. Скучно… Ну, что же, поскольку большее мне не светит, могу пригласить тебя домой — чаю попить.

Это предложение, надо сказать, несколько озадачило молодого человека — все-таки первое свидание. Но он подумал, что такое приглашение могло бы показаться провокационным, будь они с Ириной едва знакомы, а тут — несколько лет в одной аудитории просидели. Деваться все равно было некуда — ничего, кроме уже предложенного и отвергнутого Ириной, Мирошкин не заготовил, а расстаться тут же, отказавшись от приглашения, было невежливо — получалось, Завьялова и так пыталась вывернуться из неприятной ситуации, в которой они оказались из-за его безденежья и отсутствия фантазии. Андрей согласился. Он убеждал себя, что, выпив чаю, он сразу же покинет квартиру Завьяловых, но тут же непроизвольно думал и о том, что не зря сунул в карман презервативы, хотя, выходя из дому, посмеялся над кажущейся бессмысленностью своего поступка…

В квартире Завьяловых, располагавшейся недалеко от станции метро «Октябрьская», оказались мама Ирины — робкого вида высокая женщина, довольно полная, с одутловатым лицом, которой дочь сразу же велела поставить чайник, и большая овчарка, судя по оставленной шерсти, до появления девушки валявшаяся на диване в комнате молодой хозяйки. Животное было явно возмущено тем, что его выставили в коридор, закрыв перед носом дверь на щеколду. Андрей огляделся — просторная комната имела запущенный вид. На раскладном столике с колесиками стояли кружки, початый двухлитровый пакет яблочного сока, валялась открытая книга, на полу возвышалась стопка женских журналов, и всюду была раскидана одежда, в том числе нижнее белье. Судя по всему, отправляясь на свидание, приглашать молодого человека к себе Завьялова не планировала. Одежду Ирина смущенно сграбастала и с некоторыми усилиями запихнула в шкаф, прижимая коленом вещи, которые могли одновременно оттуда выпасть. На всем лежал налет неухоженности — старые, неаккуратно поклеенные обои, облупившаяся краска дверей, трещины вокруг дверных наличников, потертый паркет. Явно не генеральская квартира. Но Андрей сразу отметил и приличную площадь коридора, и высоту потолков «сталинского» дома.

— И кто здесь живет? — поинтересовался он у Ирины.

— Родители, я, мои два брата и Амир.

— Амир?

— Собака.

— A-а, понятно.

Этот Амир предпринял отчаянную попытку ворваться в комнату, когда Андрей вышел в туалет. Неудачно — Ирина была начеку. Для Мирошкина поход в уборную стал своеобразной экскурсией по квартире — три комнаты, большая кухня, кладовка, туалет и ванная также приличной площади — но все такое старое, требовавшее ремонта. «Странно, — думал он, сидя на унитазе, — а я слышал, ее отец занимается бизнесом, а в квартире — сарай. И еще два брата… Нет, не вариант. И мамаша такая странная». Завьяловскую мамашу Андрей успел еще раз увидеть, когда, подходя к уборной, не удержался и заглянул на кухню. «Уголок, деревянная мебель — светлая, газовая плита, сковородки», — промелькнуло в мозгу. Женщина что-то запихивала в мусоропровод. Они встретились глазами — вот тут Мирошкину почему-то и пришла в голову мысль, что Иркина мать не вполне в себе. Она смотрела на него каким-то мутным взглядом, и в сонном выражении ее лица не было жизни. «Как будто пыльным мешком тетку ударили, — решил Мирошкин, вытирая в ванной руки полотенцем, — Хотя, может быть, она просто плохо видит. Но все равно — не вариант».