Пепел Клааса - Михаил Самуилович Агурский

Не желая упустить такую оказию, я предложил Нанкину взять с собой часть моих бумаг. Но здесь Напкин вежливо, но настойчиво отказался. К столу подсела Тата.

— Тата! — сказал я по-русски, — а правда, этот тип похож на Валю Турчина?

— Не думаю, — пожала она плечами.

Напкин вдруг заторопился уходить. Минут через пятнад­цать мне позвонил Наум Коржавин. Не дав ему сказать ни слова, я торжествующе спросил:

— Ну, Эмка, как ты думаешь, сколько я получил за статью в «Таймс»?

— Ну, сколько?

— 250 фунтов!

Эмка почему-то захихикал, что я счел неуместным.

— Слушай, — продолжал он хихикать, — а к тебе никто не заходил, похожий на Турчина?

— Да ... — протянул я, и вдруг жуткая догадка ослепила меня.

— Ха-ха-ха! — послышалось из трубки.

Я был жестоко разыгран. Только что вернувшийся из Ка­релии Турчин отрастил бороду. Первым делом он пошел к Коржавину и неожиданно убедился, что его не узнают. Он сразу притворился иностранцем и сказал, что пришел к не­му по рекомендации господина Авербуха из Израиля и пред­ставляет издательство «Иегуда». Ему нужны стихи Коржавина. Теща Коржавина сказала Эмке: «Эмочка! Смотри, как этот иностранец похож на нашего собачника (так она звала Вальку)!» Тут Турчин проявил малодушие и рассмеялся. Во­одушевленный успехом, он побежал ко мне. С тех пор я не раз пытался ему отомстить: посылал его на почту за посыл­кой, делал другие мелкие гадости, но ничего похожего при­думать не мог. Но деньги из «Таймс» я все же получил, хотя не 250, а только 30 фунтов. Для их получения мне нужно было явиться в официальную инстанцию и оформить перевод, прямо адресованный из газеты. Чиновник очень удивился.

— А как это вы печатаетесь в буржуазной газете?

— Я опубликовал положительную рецензию на одну из со­ветских энциклопедий.

После консультации он дал мне разрешение.

116

До меня давно доходили слухи, что Генмих (Геннадий Ми­хайлович) Шиманов, которого я давно знал, стал русским на­ционалистом и антисемитом, несмотря на свою милую полуеврейскую жену. Имя его связывали с новым самиздатским журналом «Вече», разговорами о котором была полна тогда Москва. Спрашивали, почему ГБ не преследует этот журнал, и делали заключение, что он находится под его покрови­тельством.

Летом 1972 года я навестил Генмиха. Мне было очень любопытно узнать, что же это такое — «Вече», и правда ли оно антисемитское. Генмих принял меня дружелюбно, но метал громы и молнии в адрес «евреев», козни которых были по­всюду. Он уже расстался с демократической деятельностью, ибо она, по его словам, служила еврейским интересам и бы­ла «антирусской». В его разговоре мелькали новые имена. Особенно он хвалил критиков Олега Михайлова и Михаила Лобанова.

— Хорошо! — согласился я. — Если вы так против евреев в России, вы должны понимать, что сионистское движение этот вопрос решает. Давай, я напишу открытое письмо в «Вече».

— Я передам, — неуверенно сказал Генмих. — Сам я ничего не могу сказать.

Через некоторое время он позвонил: «Это невозможно. Люди не согласны».

117

В сентябре 1972 года в Мюнхене были убиты израильские спортсмены. В тот же день позвонил Вадим Белоцерковский и попросил срочно к нему зайти. Когда я пришел, он со­общил, что в шесть вечера около ливанского посольства бу­дет демонстрация. Организаторы демонстрации предупредили об этом Моссовет.

Я не мог остаться в стороне, будучи глубоко потрясен мюнхенскими событиями. С самого начала я почувствовал следы грубой провокации. Кто-то был заинтересован в этой демонстрации! Я хорошо знал, как и всякий советский че­ловек, что если власти хотят что-то предотвратить, они хоро­шо знают, как это надо делать. Начиная с Лихова переулка до Самотечной площади на Садовое кольцо были согнаны сотни милиционеров, преимущественно старшие офицеры. Однако они умышленно не закрыли подход к посольству, что было сделать — раз плюнуть: поставить преграду и все. Но этого-то сделано как раз и не было!

Около Лихова я встретил Володю и Машу Слепаков и других. Плечом к плечу мы пошли в сторону посольства. Ми­лиция нам не мешала. Правда, навстречу нам выскочил пол­ковник и притворно закричал: «Куда вы идете?» Не говоря ни слова, мы обошли его с двух сторон. Через несколько минут около посольства собралось около сотни человек. Нас явно заманивали, но почему-то прямо к посольству. Как только набралось достаточное количество демонстран­тов, нас немедленно окружили. Около посольства, несколь­ко вдали от всех, стоял пожилой человечек в штатском, ко­торый вдруг дал сигнал рукой, и, как по мановению вол­шебной палочки, откуда ни возьмись подъехали автобусы. Тот же человечек показал рукой на Виктора Перельмана, милиционеры выхватили его из толпы первого и, разорвав на нем плащ и вывернув руки, запихнули в автобус, после че­го принялись запихивать остальных. Я сам направился к ав­тобусу, не сопротивляясь. Вдруг меня толкнул в спину мили­ционер.

— Я иду сам, — объяснил я.

— Ах, ты сам! — заорал милиционер и принялся толкать меня в спину еще сильнее.

Александр Яковлевич Лернер кричал из автобуса:

— Они ответят за все!

Нас повезли в район метро Сокол, в отделение милиции, которое уже было знакомо ветеранам. Там нас загнали в ком­нату с железными койками без матрасов. Лидерство немед­ленно захватил Белоцерковский. Как Ленин на броневик, он влез на койку и стал вслух сочинять письмо протеста, крас­ной нитью которого было желание вернуться на истори­ческую родину предков. Не отставал от него и Перельман. Нас стали вызывать по двое. Меня позвали с Перельманом. Хотя каждого из нас допрашивал отдельный следователь, все происходило в общей комнате. В углу молча сидел полковник милиции, а сзади стоял огромный брюхач в штатском, явно большой чин. Перельман принялся жаловаться на побои и ра­зорванный плащ. Следователи начисто отрицали все!

— Это вы сами порвали.

Я озлобился.

— Я это видел сам. Хватит морочить голову. Я внимательно за всем наблюдал и вижу, что вы сами» были заинтересованы в демонстрации. Не хотели бы, так ее бы и не было.

Молчавший полковник взорвался:

— Но мы же предупреждали, чтобы вы не шли!

Вмешался брюхач:

— Хватит разводить здесь философию. Времени нет!

Уходя из отделения, я узнал, что в соседней комнате на­ходился задержанный вместе со всеми Сахаров. Через два месяца многие из демонстрантов уехали. Уехал и Белоцерковский, историческая родина предков которого оказалась не в Израиле, а в Мюнхене, на радио «Свобода».

Через месяц после демонстрации ко мне явился участко­вый, чтобы выяснить где