Инженеры Сталина: Жизнь между техникой и террором в 1930-е годы - Сюзанна Шаттенберг

В конце 1940 г. перед Логиновым как будто забрезжила надежда выйти на свободу, поскольку его жена добилась того, что Верховный суд в сентябре отменил его приговор. Но его отъезд все откладывался и откладывался, потом началась война, и ему запретили ехать домой. Только в мае 1943 г. его привезли обратно в Москву, где он снова сидел на Лубянке до 31 января 1945 года.

За те три с половиной года, что Логинов провел в лагере, он чем только не занимался: руководил снегоуборочной бригадой, мыл посуду, трудился в свиноводческом совхозе. Он работал в конструкторской группе под руководством арестованного профессора «Техноложки» И.Т. Титова на строительстве гидроэлектростанции, в конструкторском бюро, состоявшем исключительно из арестованных инженеров, безуспешно экспериментировал с порохом и стрелковыми приспособлениями; наконец, когда НКВД стала ясна бессмысленность данных опытов, его послали надзирателем в цех на военный завод «Промкомбинат № 2». Эта работа ему нравилась, и заводское начальство было так им довольно, что собиралось сделать мастером, но тут его забрали в Москву. Опять наступило время надежд и отчаяния. На вокзале в Москве Логинова ждала жена: «Я опускаю описание моих переживаний при встрече с женой. Думаю, что не смогу выразить все это словами»{1619}. Три часа они беседовали на вокзале, а потом Логинова снова увезли, и только в январе 1945 г., после очередного пересмотра дела, он вышел из тюрьмы{1620}.

Для Логинова это время было страшным не только из-за физических мучений, но и потому, что он не знал, во что верить: «Иногда подступали слезы обиды. Невероятно, что именно при советской власти тебе придется сидеть в тюрьме, и за что? У каждого за спиной хорошо прожитая жизнь, участие в гражданской войне, партийная работа, большая хозяйственная работа. Не верилось, уж не плохой ли это сон?»{1621} Перед ним разверзлась пропасть, ибо его арест противоречил его представлению о правовой государственности. Каждый арестованный, стремясь преодолеть возникший когнитивный диссонанс между собственной убежденностью, что он честный советский гражданин, и тем фактом, что с ним обращаются как с врагом народа, лихорадочно искал объяснение, которое помогло бы разрешить это мучительное противоречие. Некоторые приходили к заключению, что их арест служит благу государства. Логинов же сделал иной вывод: «В дальнейшем подтвердилось, что следствие являлось сплошным беззаконием. Угрозы, под разными предлогами вымогательство и физическое воздействие. Никакой объективности при расследовании. Основная тенденция: во что бы то ни стало — обвинить»{1622}. «Беззаконие» для него в первую очередь — объяснительная категория. Акцентируя внимание на противозаконности всего, что сделали с ним в эти годы и что во времена «оттепели» действительно клеймилось как произвол и несправедливость, он смог и в дальнейшем верить советской власти. Он всячески подчеркивает, что террор не являлся составной частью системы, а противоречил самой сути советского строя и по крайней мере в 1953 г. официально был признан преступным.

Логинов и Горбатов при встрече подтвердили друг другу свою позицию образцовых граждан, не утративших, невзирая на арест, веру в систему, которую сами помогали строить:

«— А теперь, Александр Васильевич, не бранишь себя за честный труд, за то, что столько в жизни старался? Не настроило тебя по-другому решение "Шемякина суда"?

— Нет, Леонид. Если бы пришлось начать жизнь сначала, я бы повторил ее, хотя бы и знал, что окажусь на Колыме. Если окажусь на воле, то снова буду служить, хоть сверхсрочником в роте или эскадроне. А суд, что с него взять? Ему так кто-то приказал…

— Иного ответа я от тебя и не ожидал, — сказал Леонид Игнатьевич и добавил: — Я тоже так. Согласился бы всю жизнь быть простым рабочим, но только на воле и чтобы знали, что я ни в чем не виноват»{1623}.

VII. ПОСЛЕСЛОВИЕ

1. В конце долгого десятилетия

а) Прекращение террора

В январе 1938 г. пленум ЦК принял постановление «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии», где заявлялось, что многих исключали неправильно в результате «провокационной работы» замаскированных врагов. Конечно, подчеркивал «Вестник инженеров и техников», перепечатавший постановление, в 1937 г. врагу был нанесен серьезный удар: «Но вслед за разоблаченными методами враг пытался применять другой, еще более скрытый, утонченный, которого очень многие партийные руководители не разглядели. Это — метод фальшивой бдительности, направления удара по мнимым врагам, клеветы на честных людей, чтобы посеять неуверенность и излишнюю подозрительность в партийных рядах…»{1624}Отныне признавалось, что к массовым исключениям коммунистов из партии зачастую приводили «ложные доносы, сплетни, шепотки и слухи», и все парторганизации, которые проявляли «преступно-легкомысленное отношение» к исключению своих членов, несмотря на «предупреждающие указания» ЦК, подвергались резкой критике: «Известно немало фактов, когда партийные организации без всякой проверки и, следовательно, необоснованно исключают коммунистов из партии, лишают их работы, нередко даже объявляют, без всяких к тому оснований, врагами народа, чинят беззакония и произвол над членами партии»{1625}. «Карьеристы» и «перестраховщики», писали газеты, очерняли других коммунистов и ничем не запятнанных инженеров, желая выслужиться и обезопасить себя. «Вестник инженеров и техников» привел два примера, когда инженеров увольняли за некачественную работу или аварию именно те, кто, собственно, и нес основную ответственность за случившееся и желал таким образом избежать наказания. ВМБИТ разобралось в этих делах и содействовало восстановлению пострадавших ИТР. Летом 1938 г. начальник юридического отдела ВМБИТ Л.К. Гильдебрандт обратился ко всем ИТС с призывом не бояться отстаивать права своих членов и добиваться справедливости для необоснованно уволенных и осужденных. Ссылаясь на постановление ЦК, он требовал «беспощадно изобличать карьеристов и клеветников, бюрократов, мешающих работать честному работнику»{1626}. На исходе 1938 г. Сталин и Политбюро положили террору конец. Наркома внутренних дел Николая Ивановича Ежова (1895-1940) ЦК обвинил в «перегибах», в декабре 1938 г. его сняли с должности и вскоре расстреляли{1627}. Его преемником стал Лаврентий Павлович Берия (1899-1953). Он, правда, действовал против советского населения не менее беззастенчивыми методами, однако вначале его приход в НКВД обозначил некую передышку

В это время выходили повести и ставились пьесы, где поднималась тема террора, а в конце всегда показывалось торжество справедливости и наказание «клеветников»{1628}. Тогда же были сняты два фильма, убеждавшие, что никакого террора не было, и представлявшие недоверие к инженерам и техникам результатом вражеских провокаций. НКВД здесь оказывался другом и помощником инженеров, спасавшим их от происков врага. Среди главных героев картин «Высокая награда» и «Ошибка инженера Кочина», шедших в кинотеатрах страны в августе и декабре 1938 г., — именитые авиаконструкторы, гордость партии и народа, широко известные за пределами СССР. Если вспомнить, что к тому моменту виднейшие советские авиаконструкторы сидели в лагерях, фильмы кажутся просто циничными{1629}. В «Высокой награде» враг в лице студента консерватории Толи убеждает любимую девушку Надю, дочь профессора авиастроения Боголюбова: «Доверять нельзя никому, даже собственному отцу. Недаром инженеров преследуют как вредителей». Надя выдерживает тяжкую борьбу с собственной совестью и в конце концов заявляет на своего друга в НКВД как на подозрительный элемент. Когда все враги разоблачены и арестованы, она узнает, что самая «высокая награда» для офицера НКВД — доверие партии и народа. Девушка влюбляется в красивого лейтенанта и поет:

Слава вам, железные чекисты,Слава вам, и доблесть, и почет —От озер и до тайги смолистой,От степей до северных широт!

Фильм не только подчеркивает, что инженеры пользуются доверием партии, но и призывает доносить на тех, кто сомневается в их безупречности.

Угроза в этих фильмах приходит уже не изнутри, а извне. В «Высокой награде» ее олицетворяют военный атташе «зарубежной страны», корреспондент «иностранной газеты», переодетый цирковым клоуном шпион, напоминающий Чарли Чаплина, официант и студент консерватории Толя, которые сообща хотят украсть у Боголюбова чертежи самолета. Все они — развращенные декаденты, жаждущие только развлечений. Местом встречи заговорщиков служит шикарный ресторан. В лице профессора Боголюбова показан инженер, в котором нет ничего революционного, он воплощает тот образ ученого, какой сложился еще при царизме, подвергался нападкам в эпоху культурной революции, а в «золотые годы», с 1934-го по 1936-й, наоборот, пропагандировался. Это элегантный пожилой господин, он держит домработницу, живет в просторной, обставленной с буржуазной роскошью квартире в Москве, ездит на автомобиле, имеет большую дачу. В своем изысканном костюме, шляпе и плаще профессор выглядит как аристократ; его речь и манеры благородно сдержанны. Элегантность, роскошь, интеллект снова стали атрибутами, отличающими инженеров как элиту страны{1630}