Третий рейх. Зарождение империи. 1920–1933 - Ричард Эванс

Относительное бездействие коммунистов отражало в первую очередь уверенность партийного руководства в том, что новое правительство — последний, яростный, смертельный выдох умирающего капитализма — не продержалось бы и нескольких месяцев. Понимая риск запрета партии, немецкие коммунисты развернули масштабные приготовления к длительному периоду нелегального или полулегального существования и, без сомнения, запасли столько оружия, сколько смогли. Они также понимали, что Союз бойцов красного фронта не получит никакой поддержки со стороны военизированных союзников социал-демократов, «Рейхсбаннера», с которыми они регулярно имели столкновения последние годы. Постоянные призывы к созданию «единого фронта» с социал-демократами не имели никаких шансов стать реальностью, потому что партия была готова пойти на это, только если бы «социал-фашисты», как их называли в партии, отказались бы от своей политической независимости и перешли бы под руководство коммунистов. Партия жестко придерживалась доктрины о том, что правительство Гитлера демонстрировало временный триумф большого бизнеса и «монополистического капитализма», и утверждала, что это предвещало неизбежное наступление «немецкого Октября». 1 апреля 1933 г. — достаточно символичная дата для такого заявления — исполнительный комитет Коминтерна даже выпустил следующую резолюцию:

Несмотря на фашистский террор, революционный подъем в Германии будет неуклонно продолжаться. Сопротивление масс фашизму будет неуклонно расти. Установление открыто фашистской диктатуры, которая разбила все демократические иллюзии у масс и освобождает массы от влияния социал-демократов, ускоряет движение Германии к пролетарской революции[782].

Уже в июне 1933 г. центральный комитет коммунистической партии объявлял, что правительство Гитлера скоро должно распасться под грузом внутренних противоречий, за чем немедленно последует победа большевизма в Германии[783]. Таким образом, бездействие коммунистов оказалось результатом их чрезмерной самоуверенности и фатальной иллюзии того, что новая ситуация не порождала никаких серьезных угроз для партии. Но для лидеров нацистов оно говорило о более мрачных перспективах: коммунисты тайно готовились к национальному восстанию. Страх гражданской войны, который наполнил немецкую политику в конце 1932 г. и начале 1933 г., не исчез за одну ночь. В конце концов, коммунисты постоянно твердили о том, что приход фашистского правительства был прелюдией к неизбежной, неодолимой пролетарской революции, которая заменит буржуазную демократию Советской Германией. И тем не менее коммунисты отказывались хоть как-то реагировать на очевидные провокации, такие как массированный полицейский рейд на штаб-квартиру партии в Карл-Либкнехт-хаус в Берлине 23 февраля и предполагаемое раскрытие планов революционного восстания. Чем дольше они ждали, тем больше нервничали нацистские лидеры. Действительно ли что-то должно скоро произойти?[784] Эстет Гарри Кесслер сообщал о слухах, ходивших среди его друзей с хорошими связями, что нацисты планировали Инсценировать попытку покушения на Гитлера, чтобы оправдать «кровавую баню», в которой они могли бы утопить своих врагов. Множество похожих слухов ходило в последнюю неделю февраля. Напряжение становилось невыносимым. Скоро оно нашло впечатляющий выход[785].

Пожар рейхстага

В феврале 1931 г. молодой рабочий-строитель из Голландии, Маринус ван дер Люббе, отправился в свой длинный путь через Центральную Европу, чтобы попытаться попасть в Советский Союз, страну, которой он восхищался. Он родился 13 января 1909 г. в Лейдене и вырос в условиях жуткой бедности. Его спившийся отец бросил семью вскоре после рождения Маринуса, а в возрасте 12 лет он потерял и свою мать. После ее смерти он выучился на каменщика, сошелся с рабочим движением и присоединился к молодежному коммунистическому движению. Но скоро ему разонравились строгая дисциплина и авторитарная структура партии, и он покинул ее в 1931 г., чтобы присоединиться к радикальной анархо-синдикалистской организации, основным принципом действий которой была «пропаганда делом». Он серьезно повредил зрение в результате несчастного случая на работе и испытывал большие трудности с поиском работы, поэтому на пути в Россию он в основном останавливался в ночлежках и амбарах. Однако ему удалось добраться только до Польши, после чего он повернул обратно, приехав в Берлин 18 февраля 1933 г. Здесь он увидел, что политическая ситуация становилась все более отчаянной при необъяснимой пассивности основных рабочих партий. И если нацистов ничто не сдерживало в их действиях, то активность левых безжалостно подавлялась. Он считал, что настало время безработным, которых все бросили, нанести удар ради своей свободы и пропитания. Уповая на прямое действие еще со времен своей анархо-синдикалистской юности, он решил протестовать против буржуазного государства и усиливающегося подавления рабочего движения. Сами безработные, как он обнаружил во время своих посещений бирж труда, погрязли в апатии и были неспособны самостоятельно организовать протест. Кто-то должен был сделать это за них[786].

В качестве своего метода он выбрал поджог. Он полагал, что, нанеся зримый ущерб государственным институтам или, скорее, зданиям, в которых они располагались, сможет продемонстрировать, что они далеко не так неуязвимы, как кажется, и подвигнуть безработных к самостоятельным спонтанным массовым акциям. Суд в Лейдене однажды уже признавал его виновным в порче собственности, и ему были знакомы импульсивные и незапланированные акты протеста. На самом деле именно его пристрастие к таким методам стало главной причиной его разрыва с голландскими коммунистами. Теперь ему предстояло осуществить то же самое в Германии. Он начал с символов государственного притеснения безработных и, как ему казалось, господства старого порядка. 25 февраля ван дер Люббе попытался поджечь офис службы соцобеспечения в берлинском районе Нойкёльне, потом выбрал более амбициозные цели — здание муниципалитета и бывший королевский дворец. Все эти три попытки были сорваны из-за оперативного обнаружения и практически не освещались в прессе. Очевидно, требовалось что-то более внушительное и более подготовленное. В поисках главного символа политического порядка, который, по его мнению, превратил жизнь его и огромного числа других безработных молодых людей в сплошные страдания, он решил сжечь рейхстаг[787].

Утром 27 февраля ван дер Люббе потратил последние деньги на спички и растопку. Осмотрев здание, чтобы определить лучший способ попасть внутрь, он подождал до наступления темноты, а потом проник в пустое и темное здание рейхстага примерно в 9 часов вечера. Его чувства обострялись в темноте в результате долгой практики из-за нарушенного зрения, сначала он попытался поджечь мебель в ресторане, потом в зале собраний, но без успеха, после этого он пробрался в зал обсуждений, шторы в котором, как оказалось, прекрасно загорались. Вскоре деревянные панели заполыхали и огонь набрал достаточную силу, чтобы купол над залом стал своего рода трубой, раздувая пламя за счет создания воздухотока вверх. Тем временем ван дер Люббе бегал по другим помещениям, стараясь начать другие пожары. В конечном счете его поймали и скрутили служащие рейхстага.

К тому моменту, когда его арестовали, здание было объято огнем, а пожарная бригада, хоть и быстро прибыла на место, не смогла ничего делать, кроме как заливать руины главной палаты и стараться спасти остальное.

Напротив горящего здания владелец дома разбудил близкого соратника Гитлера Путци Ханфштенгля, который временно жил в официальной резиденции Геринга, и указал ему на пожар. Ханфштенгль немедленно позвонил Геббельсу, который сначала решил, что известный своим легкомыслием светский лев так шутит. Но Путци утверждал, что он говорит серьезно. Геббельс проверил это и убедился в его правоте. Немедленно он оповестил Гитлера[788]. На месте пожара встретились нацистские лидеры: Гитлер, Геббельс и Геринг. Рудольф Дильс (не бывший нацистом), глава политической полиции Пруссии и один из первых больших чиновников, кто прибыл к рейхстагу, увидел, что его офицеры уже допрашивают ван дер Люббе:

Раздетый до пояса, вспотевший и измазанный в грязи, он сидел перед ними и тяжело дышал. Он хватал ртом воздух, как будто только что завершил сложнейшее дело. Горящие глаза на бледном, изможденном лице светились диким выражением триумфа. Я садился напротив него несколько раз в ту ночь в полицейском участке и слушал его сбивчивые истории. Я прочитал коммунистические листовки, которые он носил с собой в кармане штанов. Они открыто и повсеместно распространялись в те дни…