Inferente. История одного письма (СИ) - Фадеева Варвара

— Вы разве не на корабле «Терры» летели? — опешила я.

— Да, какого крена? Это мои панкейки! — возмутилась Флейм.

— Ой, да сколько там от той «Терры» сюда? — отмахнулся Нат. — Да и там панкейков не предлагают.

— Тут тоже не предлагают, — мрачно сказала блондинка, придвигая тарелку поближе к себе.

Я с улыбкой закатила глаза к потолку.

— Сейчас принесу ещё две тарелки.

Когда все наконец–то сели за стол, Дигори с Флейм чуть не подрались в попытке отхватить побольше блинчиков. Нат не отставал, и втихую пытался стащить с другой стопки, отчего ему перепало по шапке от моей лучшей подруги. Мы лишь с улыбкой переглядывались.

— Кстати, надо будет найти профессора Фраксиса. А то как–то некрасиво вышло, — задумалась Джо.

— Ну, вот Бри ещё панкейков напечёт, и он тоже явится из ниоткуда, — пробурчала Флейм, жуя сдобренную сливками и джемом выпечку.

— Если тебя это утешит, в следующий раз я тоже могу чего–то напечь, — предложила Джо. Я уже хотела сказать, какая это отличная идея, когда Флейм меня опередила:

— Можешь! И тогда всё приготовленное Бри достанется мне, — закивала подруга.

— Очень коварный план, — оценил Дигори.

— О, да, Флейм в этом хороша, — засмеялась я.

— Она хороша во всём, что касается «пожрать на халяву», — хмыкнул Лиум.

— Что ж, за начало нашей карьеры в «Терре»! — провозгласила я, поднимая чашку с чаем. — За нашу команду!

— За нашу команду! — согласились остальные.

После нашего скромного празднования, все разбрелись по своим делам. Меня удивило, когда Флейм попросила Лиума показать ей, как устроен мотор и научить чинить разные поломки. Впрочем, друг был удивлён не меньше моего. И всё же, согласился.

Дрейк отправился в свой кабинет по делам, а Дигори согласился давать мне больше практиковаться в пилотировании, и тут же отвёл подменить рулевого «Рассекателя Туманов». Это помогало держать себя в тонусе. А я хотела быть в наилучшей форме, чтоб достойно показать себя в «Терре».

Стоя у штурвала, я думала о нашем приключении. О том, с чего оно началось, и как сильно мы, оказывается, ошибались.

Услышав позади шаги, я обернулась и заметила Дрейка, который сел на свободное кресло у стены.

— Ты не против, если я здесь поработаю? — уточнил он, доставая карандаш из–за уха. И как он только не выпал при ходьбе? Для этого и нужно специальное образование? Или это — привилегия Гильдии Торговцев? А может, это — врождённое, как цвет глаз и умение доставать языком локтя или кончика носа? Кстати, Корсак так умеет. Это лишь я в нашей семье бездарная — и карандаш выпадает, и язык короткий. Родись я в менее лояльное время, и меня бы запросто сбросили со скалы ещё в детстве, как бесполезный довесок в общество…

Несмотря на мысли, я кивнула. Парень тут же закинул ногу за ногу и развернул большой блокнот с записями.

— А что, кабинет стал тесным? — усмехнулась я.

— Нет, просто скучно сидеть там одному, — пожал плечами парень. — А ещё, мне нравится наблюдать за тем, как ты управляешь кораблём. Тогда у меня появляется ощущение, что всё в этом мире правильно, и сложилось именно так, как нужно.

Я улыбнулась его словам. Удивительно, но в такие моменты я чувствовала точно то же самое. Глянув направо, заметила, что большой дирижабль «Терры» немного опережает нас.

Всё–таки, хорошо, что мы ошибались по поводу Грея. Но если бы они не успели вовремя…

— О чем задумалась? — вдруг спросил он, не отрываясь от записей. Страницы шелестели, а карандаш то и дело чиркал что–то на бумаге

— Да так… — повела я плечами. — Мы все это время были так уверены в своей правоте, и считали Эрла и всю его корпорацию отъявленными злодеями. А теперь оказалось, что он лишь пытался уберечь всех от ошибки. И антагонистами на самом деле были мы.

— Все мы немного прото — и антагонисты, — пожал плечами Дрейк, продолжая что–то записывать. — Подумай о тех, ради кого выращивали и убивали животных в прошлом. Я не верю, что все они были плохими людьми. Они просто привыкли так жить, и могли даже не задумываться, что своими привычками губят столько живых существ.

Я удивлённо воззрилась на парня, впрочем, не забывая об управлении.

— Я даже не думала об этом, — призналась я. — А ты как к этому пришёл?

— Много читаю, много общаюсь с людьми, — развёл руками Дрейк. — Вспомни книги старого мира: протагонисты там нередко ели чьё–то мясо, но мы ни на секунду не сомневались в том, что они классные ребята. Просто тогда это считалось нормой, — добавил он, и, нахмурившись, достал из кармана ластик.

— Да уж… И это было вполне цивилизованным обществом… — задумчиво протянула я, погладив рукой штурвал.

— Увы, это — не единственный пример странностей «цивилизованного» общества, — вздохнул он, широким жестом стирая что–то в блокноте.

— И это привело к нынешней ситуации, — подытожила я.

— Наш мир тоже не идеален. Например, мы с тобой можем купить ботинки — поступок самый обыкновенный, и, так сказать, нейтральный. Но может оказаться, что человек, продавший нам их, использует детский труд и своей покупкой мы вложились в его дело. Приведёт ли наш поступок ко злу? Определённо. Значит ли это, что мы сами плохие люди? Вряд ли.

— Но если мы будем знать, что все ботинки делают только эксплуатируя детей, и всё равно купим их, это нас не украсит. А в случае с мясом и развлечениями люди не могли думать, что ради этого никого не мучают, — возразила я.

— Хорошо, — принял вызов Дрейк. — Меняем взгляд: мы знаем, что ботинки шьют дети, но нам всю жизнь говорили, что это нормально. Что есть дети, которые рождаются в семьях башмачников и их растят только с той целью, чтобы они делали обувь. И ещё нам говорили, что условия у них очень даже хороши — шести–разовое питание, одежда, сон и прогулки в перерывах. Мы уверены, что это — нормально, и иначе быть не может. Они выращены для этого. А значит, всё в порядке.

— Кажется, я начинаю понимать, о чём ты, — задумчиво кивнула я. — Покупая ботинки, мы не думаем, что делаем что–то неправильное. Потому что детский труд в нашем понимании — часть нормального мира. И хотя на самом деле дети могут жить в ужасных условиях, мы будем думать, что у них всё хорошо, потому что привыкли к этому. Перед нами не становится моральный выбор, и мы не можем принять верное или неверное решение, которое охарактеризовало бы нас как хороших или плохих людей.

— Верно, — кивнул парень.

— И мы можем делать добро по жизни, но раз за разом покупать ботинки, спонсируя мучения детей. И кто мы тогда будем?..

— Люди, — пожал плечами рыжий. — Которые не задумываются о последствиях своих действий. Просто часть устоявшегося общества.

— Но погоди, а как же работники? Они же видят, что происходит на самом деле, и насколько это жестоко. Почему они не расскажут остальным?

— Им это не кажется жестоким, — пояснил парень, наконец откладывая блокнот и разминая шею. — Для них это стало такой же нормой, как для нас — купить их продукцию.

— И кто же тогда в ответе за те страдания, что испытывают живые существа ради «продукции»?

— А вот это уже сложный вопрос. Сама как думаешь?

— Наверное, все, кто так или иначе участвует в этом процессе или вкладывает в него. Ведь рано или поздно мы могли бы заинтересоваться тем, как делают ботинки, и узнать правду.

— Кому–то просто не до правды. Кто–то, возможно, покупает для сирот эти ботинки, которые, как ни парадоксально, сделаны тоже детьми. Он не пытается узнать, что и как, потому что для него главное — обуть нуждающихся.

— То есть, он одновременно и помогает кому–то, и этим самым вредит… — сказала я, и тут же вздохнула — Это так сложно…

— Никто и не говорил, что будет просто. Но в следующий раз, когда решишь назначить кого–то «плохим» или «хорошим», задумайся о ботинках, — посоветовал парень.

Немного помолчав, я всё же вернулась к разговору:

— Допустим, мы не плохие и не хорошие. Но узнав о несправедливости — о детях на фабрике — станем рассказывать об этом. Печатать в газетах, делать рассылки…