В погоне за утром - Майкл Роэн

Он улыбнулся.

– Как, несомненно, вам понадобилось для этого ваше нынешнее приключение, – продолжал он. – Ибо в горячке я ходил странными тропами, мне являлись видения, и я впервые понял, что за пределами нашего мира могут быть и другие миры. И я увидел себя. Правда явилась мне в самый момент кризиса этой смертельной болезни и была она в том, что сама смерть придает значение жизни. Что человек никогда не живет столь полно или так цепляется за жизнь, как в присутствии смерти. Именно тогда, сеньор, я понял: погонять рабов – вот что наполняло смыслом мою жизнь, а не результат. И особенно – в положении между жизнью и смертью, медленное или внезапное постукивание по чаше весов.

Валет слабо улыбнулся:

– Разумеется, я к тому времени уже ознакомился с разнообразными и любопытными религиозными верованиями, завезенными из родной Африки моими приобретениями. Многие из них, естественно, были мягкими и пресными либо просто грубыми и примитивными обрядами. Однако другие были более многообещающими. И среди мондангов, из того района, что вы называете варварским именем КАНГАУ, я обнаружил верования и обряды, хотя и неотшлифованные, зато представлявшие для меня особый интерес. Я освободил и изучил нескольких избранных, владевших этими обрядами, – о, сперва просто развлечения ради, уверяю вас! До тех пор, пока не стал понимать, что в этих проклятых варварских играх участвуют настоящие силы, и с ними можно достигнуть гораздо большего, чем простое развлечение. И принялся изучать их. Я сел у ног моих узников, даже заключал их в объятия, как братьев по крови – я, испанский гранд! – Он дважды постучал по земле тростью, и холод этого прикосновения поднялся во мне, и мое сердце онемело. – Однако только путем таких унижений возможно просвещение. Прошу вас, рассматривайте те неудобства, что вы сейчас испытываете, именно в этом свете; ибо, поверьте мне, я намереваюсь сделать так, что от них вы только выиграете! Ровно столько же, сколько выиграл я. И это было великолепно.

Его голос упал, но я ловил каждое слово.

– Ибо я стал священником-БУНГАНОМ, поддерживающим связь с Невидимыми. Однако это был только первый шаг, маленький шажок. Истинные глубины темны, и я обратился именно к темноте, к самому злому и нечистому, что есть в расе рабов. Я обучился у них искусству зла и принуждения, колдовства и некромантии; я стал БОКОРОМ, адептом тьмы. И за короткое время – сказалось мое врожденное умение властвовать – я стал самым великим среди тех, кто обучал меня, и поверг их вниз – страдать и дрожать со всеми прочими людьми их сорта.

Передо мной пронесся внезапный образ, как точка на воде. Я сам, в белых одеждах людей, окружавших нас, испещренных нарисованными знаками…

– И это вы предлагаете мне? – Я не мог сдержать нового приступа идиотского смеха. – Вы хотите сделать из меня проклятого ведьмака?

Казалось, его это скорее позабавило, чем оскорбило.

– О, нет, сеньор, нисколько! Вы неправильно судите обо мне. Я избавлю вас от этого скучного и бесполезного времяпрепровождения. Слишком много ложных поворотов, глупых исканий после свершения – так много ужасных сожалений! Я тогда не осознавал, что они были всего лишь одним шагом на пути более долгом; чем я когда-либо помышлял – разве что в бреду. Это убожество, примитивная дикость – то были начала, которые я давно превзошел. – Он посмотрел на меня сверху вниз взглядом, полным восторга и удивления, почти детского – так ограниченный ученый смотрит на редкий и драгоценный экземпляр. – Так будет и с вами, сеньор, в свою очередь.

Я уставился на него. Это было все, что я мог сделать.

– Не понимаю, – запинаясь, произнес я. – О чем вы? Что именно вы мне предлагаете?

Он рассмеялся:

– Вещи, которых вы пока даже представить не можете! Власть, какая вам и не снилась! А пока, только для начала – власть, как вы ее понимаете, доминирующее влияние в вашем мире. За вами пойдут мужчины, да, и женщины – сначала несколько человек, потом партия, город, регион – нация! Вы будете поступать с ними, как вам заблагорассудится, по вашему капризу, и чем более, тем больше их будет толпиться вокруг вас! И вы будете получать от них средства к существованию, как это делал я, и продолжать жить после того, как они умрут, неподвластный годам! Что я предлагаю вам? Вот что, сеньор! Но только для начала!

Я продолжал смотреть на него. От его тирады я буквально онемел, а мои мысли крутились вихрем, как фейерверк. Я видел, как обнажалась душа человека – или более чем человека, а, может, менее. И почему? Потому что этот Дон Педро думал, что я еще один человек его сорта. Что самое меньшее, что я стану делать, – ухвачусь за его предложение, если только удастся мне что-нибудь втолковать. Не ученый, не ребенок – одинокий монстр, возможно, рассчитывающий, что встретил друга?

И НАСКОЛЬКО ЖЕ ОН ОШИБАЛСЯ? Когда-то он искал нечто… назовите это любовью; по меньшей мере, человеческой теплотой. В этом ему было отказано, и он направил свой гнев на честолюбивые стремления, садизм. Бог знает что еще. Но я – у меня была любовь, так ведь? А я отбросил ее. Я выбрал то же самое честолюбие и возвел его на алтарь, намеренно принес ему в жертву любовь. Если разобраться, так это еще хуже. Боже всевышний, может быть, он был прав! Может, мне действительно понравилось бы его предложение. И возможно, именно к нему я все равно пришел бы в конце концов.

Снова возник образ. Я в роли… как это называлось? БОКОРА, священнодействующего над сполохами угасающего костра, рисуя пальцами ВЕВЕРОВ.

Нет! Это было слишком глупо, черт побери. Я снова чуть было не разразился смехом, как вдруг почувствовал, как похожая на песок кукурузная мука превращается под моими пальцами в клавиши компьютера. Это воскресило, резко, как привкус специй, знакомое острое ощущение от вызова информации, жонглирования ею, манипулирования. То, что я ощущал, когда схватывал по-настоящему трудную сделку, увязывал узловатый контракт в четкий пакет соглашений, провизо, штрафов…

Только здесь я почему-то знал, что имел дело с величинами на целый порядок выше. Потоки международной торговли, чеки и балансы высокой коммерции, экономики целых наций – всех сил, что определяют жизнь каждого человека, начиная с индейцев Амазонки в травяных хижинах и кончая Председателем Верховного Совета. И все они станут подчиняться одному человеку. Они будут слушаться этих бегающих пальцев, лица, отражающегося на экране. В своем роде красивого лица, сурового, но обладающего магнетизмом, с сильными чертами, седовласого, но исполненного юношеского пыла – и в то же время, бесспорно, моего собственного.

Я заморгал, чтобы отогнать от себя это видение. В нем была яростная прямота, проникавшая прямо мимо сознания и здравого смысла, чтобы вцепиться в мои инстинкты, как календарь Пирелли – или религиозный опыт. Слова застревали у меня на языке: