Даниил Галицкий - Антон Хижняк

— Не было — так будут. Да еще такие, что никаким мечом не перерубить.

Пошутив с кузнецами, он шел к плотникам, изготовляющим стрелы. Старики и ночевали в княжеской плотницкой — нужно было сделать много стрел, чтобы и острыми были, и врага повсюду настигали, строгали даже при светильниках.

Но дольше всего Даниил задерживался у кузнецов, где ковались мечи и топоры. Смекалистые кузнецы сразу разгадали мысль Даниила: топоры нужны не обычные, а такие, чтобы надвое раскалывали железо, тяжелые и удобные в бою.

— Не делали мы таких топоров, но сделаем, — говорил Даниилу седоусый кузнец.

Как и многие другие умельцы, он пришел издалека; раньше он где-то на Днестре, в оселище, кузнечил, а узнав, что князь созывает умелых людей заселять новый город, ушел с насиженного места.

— Ты хочешь, княже, чтобы враг после одного удара земле поклонился? — обратился седоусый к Даниилу. — Выкуем! Смотри, вот секира, я над ней долго голову ломал, пробовал по железу бить. И выходит — надо и лезвие и обух утолщить, тогда так рубанет, что все разлетится в прах. А можно повернуть, да еще и обухом трахнуть.

Даниил присматривался. «Так, так, этот кузнец смышленый, топор и впрямь будет лучше других».

— Вот так и делайте! — похвалил он кузнеца и повернулся к Андрею-дворскому: — Всем ковачам вели так делать, пускай сюда придут, посмотрят. А как-тебя зовут? — спросил он кузнеца.

— Меня? Меня зовут Семеном Острым. От деда прозвище пошло: острые мечи он делал, — ответил кузнец и взялся за молот.

Даниил наблюдал, как легко летал в руках кузнеца молот. А кузнец, оглянувшись, нет ли кого поблизости, подошел к Даниилу и спросил шепотом:

— А на какого врага пойдешь? Так мыслю, что на рогатых с крестами.

Даниил погрозил пальцем и сурово бросил:

— Молчи! Молчи!

— Не бойся, княже, старый Семен Острый никому не скажет. Только я так думаю: кого, как не этих супостатов, бить? Заковались они в железо и думают, что русская сила их не возьмет. Вон парень, мех у меня раздувает, он из Дрогичина бежал, отца его эти изверги замучили… — Семен помолчал немного, вздохнул. — Сначала руку отрубили, потом под копыта его бросили, а когда натешились, голову отрезали… Да будет счастье в бою и тебе, и всем твоим воинам!

Даниил ничего не ответил. «Вот тебе и не знает никто о походе!»

— Говорили про это в кузнице? С кем говорил?

— Что ты! Это я сам так мыслю, но никому не открывал свои догадки, — ответил кузнец.

— И не открывай, молчи. Рано еще об этом речь вести.

— Понимаю! — поклонился Семен. — Как велишь, так и сделаю. Только прошу: будешь в бою — посмотри, как мои секиры рубят.

Даниил приветливо простился с кузнецом.

…Выезжал Даниил во Владимирскую волость, проверял, как пешцы собираются. Мирослава погнал в Берестье, а Дмитрия — в Перемышль. Микуле велел:

— А ты следи, чтоб ни единое слово до немцев не долетело.

Даниил устал, осунулся за эти дни. Когда приезжал домой, Анна бросалась к нему:

— Ты хотя бы отдохнул, с детьми повидался!

— Отдохну, Анна, когда возвратимся из похода.

Дети ластились к нему. А тринадцатилетний Лев смотрел исподлобья, догадывался, что отец в дальний путь собирается, но боялся попросить, чтобы и его взял с собой. Девятилетний Роман тараторил без умолку:

— И нас, отец, в поход возьми! Чего мы возле мамы будем сидеть? У нас уже и мечи, и копья есть…

Уже три дня шло войско Даниила. Из Холма путь лежал на Угровск, а оттуда надо было дойти до Припяти, пока еще морозы стояли. Даниил торопился — могла наступить оттепель и помешать походу. А весна и впрямь пришла. Воины знали — идут на ятвягов — и сетовали на князя, что погнал их в такую пору. Но вдруг за Кобрином Даниил свернул влево, сотские метнулись к тысяцким.

— Не по той дороге идем, — приставал к Дмитрию сотский Богуслав.

— Оставь, Богуслав! Ты думаешь, что князь Данило не знает дороги?

— Да не туда же идем! На ятвягов надобно брать направо, а это на Дрогичин.

Дмитрий подтрунивал над Богуславом:

— Ты такой воин, что и дороги не знаешь! Не горячись, князь велел сворачивать сюда.

— Но меня дружинники терзают, — не успокаивался Богуслав.

— А ты им скажи: «Воеводы знают, куда вести».

Дорога совсем испортилась, кони шли тяжело, да еще и сверху иногда поливал дождь. Началось весеннее бездорожье. Не всегда находили оселище для ночлега, и часто приходилось ночевать в лесу. Тогда разводили костры, сушили одежду, варили еду.

Только теперь Даниил велел сказать воинам, куда они идут. Дружинники и вои-смерды сразу стали веселее, перестали бранить бездорожье. Все слышали о немцах-крестоносцах и потому сейчас обрадовались, узнав, что идут на Дрогичин изгонять врага.

— Весна нам на руку, — подбадривал Даниил свое войско, — немцы спят спокойно и думают, что в такое время никто не пойдет на погибель, а мы им покажем, что русским всегда сподручно — и в зной, и в стужу, и в непогоду, и при солнышке ясном.

Во время переправы через небольшую, но бурную речку конь Дмитрия споткнулся, и Дмитрий упал в воду. К нему бросились дружинники, но всех опередил Мефодий. Спрыгнув с коня, он схватил Дмитрия на руки и перенес через реку.

— О, смотрите, Мефодий второй раз уже Дмитрия спасает! — кричали дружинники.

А Мефодий, неловко улыбаясь, снимал постолы и выливал из них воду. Об этом сообщили Даниилу. Он прискакал к берегу и велел немедля дать обоим по два корца меду, чтоб не простудились.

Мефодий ответил Даниилу:

— А ты не беспокойся, княже, водичка тепленькая, ничего со мной не случится. Это святая купель для нас.

Дворский Андрей позвал деда Гостряка. Даниил взял его в поход, ибо был он славный лечец, от простуды ли, от живота ли, — словом, от всяких болезней хорошо лечил. Знал он много трав, настаивал их на разных водах, с медом переваривал. Прогнали было деда Гостряка с княжеского двора: наговорил на него всякую всячину лекарь Прокопий, который убежал на Русь из Византии, от крестоносцев, с молодым царевичем к галицкому князю Роману. Жил этот Прокопий в Галиче, а потом с разрешения Даниила в Холм переехал. Завидовал он русским лечцам, кичился своей ученостью, а лечец Гостряк сбил его спесь, вылечив Мирослава от лихорадки. С тех пор и начал Прокопий возводить на Гостряка разные поклепы. Даниил недолюбливал заносчивого византийца.

— Льстивостью болезни не лечат, — повторял он, — а ума у Прокопия не больше, чем у Гостряка.

Так и остался Гостряк лечцом при войске.

Гостряк прибежал к Дмитрию, когда тот переодевался. Дед потрогал лоб тысяцкого — не начинается ли горячка, — дал выпить зелье.

— Выпей, боярин, вельми помогает от простуды, — хлопотал лечец.

Дмитрий выпил, а Мефодий отказался. Все смеялись, говорили — шутит Мефодий, — а он и на самом деле, вылив воду из постолов, снова надел их и сел на коня.

О приближении русского войска немцы узнали только тогда, когда оно было под Дрогичином. Смерды в оселищах видели войско княжеское, но молчали. Кто побежит к врагу на своих наговаривать? Кто пойдет к разбойникам, которые уже сожгли множество оселищ и городов, уничтожили сотни русских людей?

— Крест на них, да душа не христианская. Это псы, — говорили люди о рыцарях, радостно встречая родное войско.

Даниил послал Дмитрия лесом, велев ему со своей дружиной зайти с противоположной стороны.

Чванливый Брун был потрясен. Как это князь Даниил разгадал его намерения? Брун мечтал пойти весной на Владимир, а оттуда на Холм. Ему уже мерещилась богатая добыча. Он слыхал — только в одном новом храме, который построил Даниил, сколько золота! Худой, злой, Брун стиснул пальцы так, что суставы захрустели. «Этот русский князь еще отведает рыцарского меча!»

Брун обошел всю Европу. Завистливый и скупой, затаив злобу на старшего брата, получившего в наследство отцовский феод, он тронулся на Восток с такими же, как и сам, любителями наживы. Эти друзья подговорили его вступить в орден тамплиеров. На плаще Бруна заалел крест, он стал крестоносцем. Брун мечтал вернуться на берега Рейна с большой добычей и со славой защитника Гроба Господня. Но до Иерусалима Брун не добрался. Вместо этого священного города он попал в византийский Константинополь в 1204 году, во время четвертого крестового похода. Он уже собирался вернуться домой с награбленным добром, как заболел вдруг лихорадкой, и друзья освободили обессилевшего завоевателя от излишнего груза — от награбленного им золота и прочего добра, опустошили его карманы. Будущее сулило Бруну мало хорошего.

Оставив мысль о Гробе Господнем, тамплиеры двинулись на север, к Балтике, чтобы там согнать людей с их земли и расчистить место для ненасытных немецких баронов. Потом тамплиеры перебрались на берега Вислы. У них была одна цель, одно стремление — двигаться на восток, захватывать землю для тех, что всюду хотели быть хозяевами, а исконных жителей прибалтийских земель не считали за людей, их можно было резать, жечь, истреблять.