Приют для бездомных кактусов - Сухбат Афлатуни

class="p1">– Что она говорит?

– Сказала, что скоро приедет.

– Когда, не сказала?

– Про тебя спрашивала. И что очень скучает.

Отец промолчал. Достал платок, высморкался. Глотнул из банки.

– Как ты думаешь, – посмотрел на меня, – тех денег, которые она там скопила, мне на операцию хватит?

– Хватит. А не хватит – ту квартиру продадим, всё равно пустая.

– Э, нет! В этой квартире ты будешь жить, когда женишься. Только обещай мне одно – что только на узбечке. Тогда я спокойно умру. Обещаешь?

– Зачем ты… вы… всё о смерти говоришь?

– Я знаю, что говорю. Теперь надо только найти невесту… Невесту…

Он засыпал.

Я поднялся и тихо направился к двери.

– Слушай…

Я остановился.

– А эта твоя израильтянка, которая приехала? Как… ее дела?

– Она больная, папа, – сказал я, уловив направление его мыслей. – Тяжело больная.

– А, это хорошо… Бедная… Надо ей что-то подарить… Возьми набор для специй, он почти новый…

Хотя мы договаривались на десять, Зимницкие еще спали.

Мне открыл Дан и тихо провел на кухню.

– Хава всю ночь не спала, – сказал он шепотом. – Кажется, она нашла ее.

– Кого?

– Свою подругу.

Минуту мы сидели молча.

– Поешьте виноград, Шухрат угостил. – Дан придвинул ко мне мокрую миску.

Я вежливо положил в рот пару ягод.

– Я пойду, – сказал я, вставая.

Дан тоже встал.

– Я думал, вы подружитесь с Пальме. У него столько друзей. Но все младше его.

– Ну мы с ним общались… – начал я, словно оправдываясь.

– Я понимаю, – сказал Дан. – Вам с ним неинтересно. Вы не знаете, какой Пальме. Очень талантливый, ранимый. И всё прячет. Наперекор всему делает из себя нормального человека. Это у него теперь как религия. Быть нормальным. Честно сказать, я боюсь за него больше, чем за Хаву… Кстати, где у вас можно купить редьку?

– Летом ее не бывает.

– Жаль.

Вышла в халате Леа, снова поразила меня сходством с мамой. Сварила кофе, рассказала, как участвовала в археологических раскопках. Вышел, потягиваясь, Пальме; Леа ловко кинула ему упаковку йогурта. Дан уехал куда-то с Шухратом, мы с Пальме сели играть в шахматы. Играл он хорошо, еще больше меня поразило, как изменилось его лицо, как зажглись умным светом глаза. Или мне это просто казалось после разговора с Даном?

Хава вышла последней. Умытой, благоухающей чем-то. Увидев меня, улыбнулась.

– Вам мат! – объявил мне Пальме.

– Почему он мне сам ничего не сказал? – кричала вечером в трубке мама. – Почему я от тебя узнаю об этой операции? Я его сюда привезу, его здесь прооперируют… Ну не могу я сейчас здесь всё бросить, милые мои, сладкие мои, не могу! Я столько сил вложила, а от вас же мне ничего не нужно, только понимание! Ну что он там делает?

– Из двери выглядывает.

– Дай ему трубку.

Словно почувствовав, отец сделал шаг вперед.

– Будешь с еврейкой разговаривать? – спросил я тихо.

Отец улыбнулся, погрозил мне кулаком и потянулся к трубке.

– Алло, Элла? Эллочка?

Я ушел к себе, нырнул головой в наушники и врубил девятую симфонию…

…Отец заглянул ко мне в комнату. Я отлепил от уха один наушник.

– Тебя!

Выполз в коридор.

– Да, мам?

В трубке кто-то тяжело дышал. Осторожный голос:

– Это… Слушай, это я, Шишка.

– Шишка? Блин! Ты где, тоже в Штатах?

– Нет… Какие Штаты? Здесь я. Короче, в Египте.

– Где?

– Тише. В Египте, или не знаю где. Короче, пустыня кругом, никаких знаков.

– Бли-ин! Да что ты там делаешь?

– Кочую. С бедуинами. Тише… Я мелкого своего у Ленки увез. Ну похитил, типа. Суд ей его оставил, я, типа, нервнобольной, а она, сучка, – здоровая. Все бабки на адвокатов спустил, конкретно без трусов остался. Ну и что мне было терять? Хорошо, один араб знакомый меня с этими ребятами свел, бедуинами, теперь по пескам ходим…

– Шишка, ты это что, серьезно?

– А думаешь, шучу? Я теперь всё, вне закона. Сына, блин, родного похитил. Границу незаконно пересек. Так что дело точно в Интерпол пошло. Ничего, здесь меня ребята понимают, не выдадут. Мелкий мой уже немного по-арабски чешет, а один из них вообще когда-то у нас в Ташкенте учился, мне как отец родной, узбеком меня называет… Я уже корзины плести научился. Что, не веришь? Хочешь послушать, как песок гудит?

Шишка замолчал. С полминуты я слушал сухой шелест в трубке.

– Шишка…

– А?

– Приезжай в Ташкент! Мы здесь вас как-нибудь это…

– Да я уже думал сто раз об этом! Не получится. У Узбекистана с Израилем такие, блин, отношения, меня сразу выдадут. И не доеду я, мои данные уже в компьютере. Ничего, помотаюсь пока по пустыне. Главное, сын со мной, вот. А когда вырастет, пусть сам решает… Зимницкие приезжали?

– Сейчас здесь, послезавтра уезжают. Мог бы, блин, предупредить насчет Хавы…

– А что?

Я коротко рассказал.

– А, ну это еще ничего. Она здесь и не такие выкидывала номера. А если честно… Знаешь, я, наверно, один человек, который знает ее секрет. В другой раз расскажу, тут у меня уже лимит на исходе… Короче, она не сумасшедшая. Вот. Ладно, пока.

– Шишка, не пропадай!

– Ладно, выкарабкаюсь. Главное – сын. Сын…

Гудки.

На следующий день мы собрались на прощальный ужин у Зимницких.

Пришел Шухрат в галстуке и уже без платочка на голове. Приковыляла Любовь Холоденко с семилетним внуком: «Это мой кавалер!» Пришел и мой отец; специально его пригласили, и теперь он прижимал отмытый и увязанный в тряпочку набор для специй.

Все как-то разместились на кухне. Тускло горела керосиновая лампа, сопел патефон: «Счастье мое… я нашел в нашей дружбе с тобо-ой». Шухрат неожиданно поднялся, вздохнул и пригласил Любовь Борисовну, и они затоптались на маленьком пятачке около стола. «Я не знала, что вы так элегантно танцуете», – говорила Леа, а Шухрат краснел: «А я не всегда шофер был. Это я сейчас, чтобы детям хлеб был, а в прошлой жизни в Дом культуры работал!»

Потом пластинка доиграла, все посмотрели на Любовь Холоденко. «Я очень волнуюсь», – сказала она, обмахиваясь веером. Отец налил ей воды.

Отпив, она хлопнула в ладоши.

Вот мы все здесь собрались,

Чтоб доставить друг другу радость,

Керосиновая лампа, Озарявшая мою юность,

Снова горит, доставляя нам радость.

Только бы не война!

Вот сидит Дан Зимницкий

И смотрит печальными глазами

На эту старую лампу,

Так пусть же он будет здоров…

Я тихо переводил на английский. «Не надо, – шепнула Леа. – И так понятно…»

Вот