Страшный суд - Станислав Гагарин

— Больше чем на кого-либо поглядывали при этом на товарища Сталина, понимаешь, — засмеялся-закашлял Иосиф Виссарионович. — Имелось в виду, что я первым встретился с вами, дольше всех с сочинителем общался… Агасфер заступился. Сказал, что надо внимательно изучать русскую литературу, в которой работал некий Чехов, однажды с присущим ему юмором и двусторонним сарказмом произнесший: «Человек, с которым я пью чай, не может, понимаешь, быть гением».

— Хорошо сказано, — одобрил Гитлер.

— Один вопрос, товарищи вожди, — обратился к гостям Станислав Гагарин. — Адольф Алоисович обмолвился, что сегодня 13 ноября 1993 года. И по моим расчетам тоже… Значит ли это, что мы сейчас в реальном мире?

Вожди молча кивнули.

— А кровавая заварушка на улице Серафимовича? — спросил я.

Про себя Папа Стив уже решил: как только гости покинут номер, он помчится к месту разборки и изучит оставленные там следы, особенно присыпанные песком кровавые пятна.

Сталин и Гитлер загадочно переглянулись.

— Ладно, — сказал сочинитель, — самостоятельно разберусь… Но чего ждать в ближайшее время в мире параллельном? Нет ли опасения, что эти миры сольются…

— Опасения есть, — ответил товарищ Сталин. — И серьезные, понимаешь, опасения. Мы надеемся на здравомыслие и душевные силы русских людей. Историю делают люди, Станислав Семенович. И все же, все же… Будьте бдительны!

— Но мне-то и моим землякам чего ждать, каких пакостей, что еще придумали ломехузы, с какой стороны грянет беда, что на очереди у Конструкторов Зла?! — вскричал сочинитель.

— Гибель Москвы, — просто ответил товарищ Сталин.

Любезный Слава!

Приехал на пару дней из Переделкина, где заканчиваю «Страшный Суд». Письмо твое, где ты упрекаешь меня за второй посыл спецвыпуска «Русского пульса», получил. Заявление на аванец тоже. Переводим тебе полста тысяч на поддержку штанов. Посылаю также 1-ый том Собрания сочинений, 2-ой том «Сыщика» тебе уже послали. Миниатюры читаю. Хорошо. Согласен и на мемуарную миниатюру. Обо мне, конечно…

За тобой статья на «Мясной Бор», «У женщин слезы соленые», на 1-ый том Собрания сочинений. Отзовись, парниша! Хо-хо!

Все будет печататься в наших сериях. Статью твою «Ломехузы среди нас» вставил даже в роман и напечатаю ее отдельно в Собрании сочинений.

Читаю верстку 6-го «Русского детектива» с твоим «Августом 41-го года».

Пошлем верстку позже, для успокоения автора, когда прочтем сами и сдадим на сверку. Кстати, подпиши и отправь нам договор, который мы тебе посылаем.

С памятью моей все в порядке. Я хорошо помню, что посылаю Веселову. Второй отправленный тебе посыл для пропаганды тоже. Не «Русского пульса», а токмо деятельности Товарищества Станислава Гагарина и моего творчества.

Не хочешь ли приехать в Переделкино дней на двенадцать? На полпутевки? Проезд и путевку мы оплатим.

Пообщаемся, и сам встряхнешься, походишь по редакциям.

Срочно ответь!

Елене Прекрасной и доброму молодцу — Игорю Рюриковичу — хау ду ю ду. Вера шлет поклон.

Твой Одинокий Моряк.

4 ноября 1993 г.

Глава двенадцатая

КОНЕЦ ТРЕТЬЕГО РИМА

Самое важное и основное, что мы должны… помнить, это то, что внешняя политика является только средством к цели; сама же цель заключается в одном — в пользе для собственного народа.

Внешняя политика может и должна исходить только из одного соображения: полезно ли данное предприятие твоему народу, принесет ли ему выгоды сейчас или в будущем, или оно принесет ему только ущерб?

Это — единственный критерий, из которого можно исходить. Все остальные критерии — партийно-политические, религиозные, соображения гуманности — отпадают совершенно.

Человеческие судьбы похожи на геологические эпохи, разве что протекают они быстролетней.

Есть вовсе юные горообразования, которым еще предстоит превратиться в песок и глину, существуют и старые, осыпающиеся хребты, которые, будто щетиной, поросли еловыми и буковыми лесами, облепились большими и малыми постройками биологического вида, самодовольно прозвавшего себя человеком Разумным.

Базальтовая плита, на которой умостил тысячу лет назад мещерский лесной вождь летнюю охотничью стоянку, была такого же возраста, как и возникший на ней позднее Великий город. В геологическом масштабе, известное дело…

Плиты занимали в мозаичной земной коре собственное место, скрепленные в заросших иными породами разломах достаточно прочными для сложившегося в регионе сейсмического равновесия спайками.

Подземных толчков на Средне-Русской возвышенности не наблюдалось, их не ждали и в ближайшие миллионы лет.

Только никто не ведал о том, что ум человеческий развратится до чудовищной степени и научится искусственно, по злобному закону вызывать землетрясения.

— Не забывай, Василий, что красота у Фомы Аквинского связана непременно с порядком, — наставительным тоном произнес Игорь Чесноков, он привык покровительствовать племяннику Васе Соседову, который учился вместе с ним на филфаке Ленинского пединститута и был всего лишь курсом помладше. — Форма, утверждает Аквинат, дает каждой вещи бытие, а первой формой, или идеей, является Бог.

— Помню, помню, — отозвался Василий, и процитировал: — «Собственная сущность его, то есть Бога, есть благолепие, decor»… И еще: «Бог… есть самая сущность красоты. Высшая красота — в самом Боге, потому что красота состоит в благообразии — formositate. Бог же есть самый образ, на языке оригинала — forma.» Конец цитаты.

Последние два слова прозвучали аналогично выражению: «Ну, что? Съел?!», но внутренне поморщившись от неожиданной — Игорь полагал себя эрудированней племянника Васи — учености родича, молодой дядя не собирался уступать и хотел высказаться в том духе, что Фома Аквинский признает лишь виртуальное отличие красоты от блага.

Парни стояли в центре подземного зала станции метро Новослободская, высокий свод ее подпирали стройные колонны, украшенные замечательными витражами, их создал во время оно великий художник Павел Корин.

К девяти часам утра ребята ждали однокурсницу Татьяну Шелехову, чтобы отправиться втроем на выставку «Арт-дерьмо-93», очередную пощечину измордованному маскультурой общественному вкусу. Студенты отнюдь не увлекались пошлятиной Смутного Времени, но молодым всегда хочется видеть все собственными глазами, быть, как говорится, в курсе.

Уже на табло вспыхнула цифра девять, побежали секунды нового часа, а Татьяны, отличавшейся, между прочим, точностью, если не королевы, то принцессы, не было видно.

Игорь, рассматривая витражи, затеял умный разговор о разнице между красотой и благом, притянул авторитетности для Фому Аквината, и тут подкатила электричка, с шипеньем раздвинула двери, Таню, выпорхнувшую из вагона, парни одновременно увидели оба, девушка, поднеся руку к глазам и на ходу поглядывая на часы, бросилась к приятелям, и тут, в пять минут десятого, началось это.

Мелко-мелко задрожала колонна с витражами, подле которой стояли ребята.

Дрогнули и завибрировали и другие колонны, но Василий и Игорь не видели остальных, они вздрогнули, когда искривилось стекло на соседней колонне, треснуло, а затем осыпалось осколками на мраморный пол.

Позади, за их спинами, возник и прокатился по подземному залу дикий нечеловеческий вопль.

Замигали, прерывая освещение, сильные лампы под сводами станции метро.

Таня Шелехова по инерции одолела расстояние, которое отделяло ее от ребят-студентов, и ткнулась в грудь Игоря Чеснокова, судорожно — он тоже, естественно, испугался — обхватившего девушку руками.

Холодный пол под их ногами вдруг подпрыгнул, и устоять на ногах не удалось никому.

Поезд, из которого выскочила Татьяна, не отошел от перрона, видимо, ослабло напряжение в энергосети, и другой состав, идущий следом, машинист которого не успел затормозить, врезался товарищу в хвост, загнав его в черное жерло туннеля.

Лежа на вздыбившемся мраморе перрона, студенты обхватили друг друга руками, чтобы не сползти с возникшей вдруг наклонной плоскости под колеса электропоездов.

Ярко вдруг загорелись потускневшие было лампы и разом вдруг погасли.

Наступила абсолютная темнота.

Темнота скрыла страшные картины того, как стройные колонны, радующие человеческий взор собственной целесообразностью, от подземных ударов принялись разрушаться, заваливая смертоносными обломками поверженных на мраморном полу людей.