Дж.Д. Сэлинджер. Идя через рожь - Кеннет Славенски

Между публикацией «Зуи» в мае 1957 года и появлением повести «Симор: Введение» 5 июня 1959 года наиболее значительные события в жизни Сэлинджера происходили на сцене гораздо более грандиозной, нежели дом в Корнише, Нью-Хэмпшир или редакция «Нью-Йоркера». За это время Дж. Д. Сэлинджер из обычного писателя, автора рассказов, превратился в восприятии читательской публики в настоящую легенду. Миф о Сэлинджере как об аскете-отшельнике, неохотно раздающем перлы своей мудрости, прочно внедрился в американское массовое сознание. Возвысив своего героя Симора Гласса до уровня святого, Сэлинджер вдруг обнаружил, что сам окружен нимбом, причем в глазах весьма значительной части населения. Автор просто-напросто слился с собственным творением. И точно так же, как имя Холдена Колфилда всплывало, когда речь шла о социальной неудовлетворенности, имя Дж. Д. Сэлинджера стало знаменем в борьбе за решение самых разнообразных социальных проблем.

В середине 1950-х годов зародилось движение молодежи, ощутившей свою чуждость погрязшему в заботах о материальной выгоде обществу своих отцов. Бунтуя против убогого конформизма, пропитавшего американское общество в послевоенные годы, многие молодые люди стремились обрести коллективный голос, с помощью которого они могли бы выразить свое разочарование в мире, их окружающем. Они требовали сочувствия к своему растущему недовольству, которое, постоянно накапливаясь, в конце концов изменило общество. Многие нашли такое сочувствие в романе «Над пропастью во ржи». Через несколько лет после его первой публикации молодежь Америки вдруг увидела в Холдене Колфилде рупор своего поколения. Чувствуя, что Холден обращается непосредственно к ним и что Сэлинджер со своей войной против всякой фальши («липы») и потребительства выражает их собственное отвращение к обществу, молодежь Америки начала носиться с романом Сэлинджера. В результате возник так называемый культ Холдена, почти религиозное поклонение герою и его создателю. Среди студентов стало модно носить с собой экземпляр «Над пропастью во ржи» или «Девяти рассказов». Юноши и подростки подражали Холдену Колфилду в одежде и манере поведения. В субкультуре, где нонконформизм стал мерой ценности человека, именно подражание Холдену Колфилду, как это ни комично, вошло в моду.

Реакция академического сообщества, с недоумением взиравшего на своих студентов, оказалась неожиданной. В 1956 и 1957 годах появились первые серьезные интеллектуальные разборы произведений Сэлинджера. Писатель, сам так и не закончивший колледжа и не упускавший случая высмеять академическую корпорацию, вдруг превратился в предмет оживленнейшей академической дискуссии. По всем университетам Америки прокатилась волна исследовательского интереса к Сэлинджеру, захлестнувшая как преподавателей, так и студентов.

Примером нового отношения к Сэлинджеру может послужить тот факт, что уже в конце 1956 года писатель получил предложение от Мичиганского университета в Энн-Арборе занять штатное место. Вскоре после своего 38-го дня рождения Сэлинджер в мягкой форме отклонил предложение, объяснив, что он не может работать, находясь среди людей, и что ему лучше всего оставаться в Корнише. Существовали у него и другие основания, признавался он, отказаться от академической должности, и это его «личные представления о том, как и где следует жить действующему писателю». Сэлинджер назвал их «твердыми», но «никому, кроме него самого, не интересными».

Предложение Мичиганского университета, естественно, напомнило Сэлинджеру его выступление в колледже Сары Лоренс в 1949 году и последующую борьбу между его убеждениями и его «я». Нет сомнений в том, что «я» у Сэлинджера было грандиозное. И все же, следуя своим религиозным убеждениям, он всю жизнь вел с ним борьбу. Вероятно, именно поэтому затворничество в Корнише — вдали от постоянного внимания почитателей — так привлекало его и так помогало ему в работе.

По мере того как Сэлинджер продолжал писать и публиковаться, его влияние возрастало. К 1959 году призыв к бунту, который публика усмотрела в его произведениях, стал частью общественного «мейнстрима». Со сцены театров зазвучали голоса таких драматургов, как Бертольт Брехт, Жан-Поль Сартр и Артур Миллер, говоривших о неприкаянности индивида в современном обществе почти теми же словами, что и Холден Колфилд. На полках американских книжных магазинов стали появляться произведения Джона Апдайка и Курта Воннегута, писателей, испытавших в юности сильное влияние Сэлинджера. Вызвавший много толков роман «Лолита», автор которого Владимир Набоков как-то упомянул, что был вдохновлен рассказом «Хорошо ловится рыбка-бананка», несмотря на его запрещение в 1955 году, прочно вошел в американское сознание. Сильвия Плат, ослепленная, как она говорила, яркостью сэлинджеровской прозы, в эти же годы завершила первый вариант своего романа «Под стеклянным колпаком», во многом построенный по образцу «Над пропастью во ржи». Влияние Сэлинджера не обошло даже Голливуд. Актер Джеймс Дин во многих отношениях может считаться экранным вариантом Холдена Колфилда, а фильм с его участием «Бунтовщик без идеала», часто сравнивавшийся с романом Сэлинджера, произвел фурор.

Когда Сэлинджер взялся за повесть «Симор: Введение», в центре всеобщего внимания находилось так называемое поколение битников. Писатели Джек Керуак и Уильям Берроуз продолжили начатый Сэлинджером диалог, подняв проблему отчужденности и неприкаянности на новый уровень. Для битников главным способом выражения стала поэзия, и такие значительные поэты, как Аллен Гинзберг, продолжали задавать сэлинджеровские вопросы о месте человека в мире в манере, близкой сердцу Сэлинджера.

Однако, как бы громко ни звучал поэтический протест поэтов и писателей поколения битников, их посыл не нес в себе спасения. Эти творческие бунтари сделали из Сэлинджера своего рода икону, хотя сам писатель отзывался о них с насмешкой. Для него все они были действительно «бродяжки-дервиши, помешанные на Дхарме», «всякие битники, немытики и нытики», и, что хуже всего, он видел в них «дзеноубийц». И все-таки всем было ясно, что именно Сэлинджер стоял у истоков многих сдвигов в общественных настроениях. Поэтому положение его было двусмысленно, ведь он говорил о пустопорожности тех, кто поднял на щит его имя, в то время как именно им был обязан новым пониманием и новым благоговейным отношением к своим произведениям.

Укрывшись глубоко в лесах Корниша, Сэлинджер пытался игнорировать шумиху, поднявшуюся вокруг его имени. Тщетно. В его коттедже стали появляться незнакомые люди. Значительную часть его почты составляли эссе и курсовые работы, посвященные его творчеству. В прессе то и дело возникали разного рода слухи и истории о нем самом. И это было всего лишь начало, малая толика того назойливого внимания, что будет сопровождать его на протяжении всей жизни.