Колокол и держава - Виктор Григорьевич Смирнов

Переодевшись в оставшиеся от Герасима чистые порты и рубаху, Дмитрий вышел в сад. Из полуоткрытой двери бани еще курился, круто забирая в небо, легкий дымок. Раздевшись в предбаннике, Дмитрий перешагнул высокий порог и очутился в полумраке мыльни. Каменка светилась алым цветом и дышала ровным жаром. На бревенчатом полу лежали мелко нарубленные сосновые ветки, полок был застелен мягким сеном. В чугунном котле, висящем над каменкой, булькал кипяток, в большой кадке поблескивала родниковая вода, в маленькой кадушке доспевали душистые травы. Под потолком висели березовые веники. Во всем чувствовалась умелая рука хозяйки, знавшей толк в настоящей бане.

Дмитрий щедро плеснул отваром трав на сердито огрызнувшуюся каменку. Мыльня окуталась горячим паром, запахло мятой и душицей. Отворилась низенькая дверь, и в темном проеме появилась Умила. Нагота волшебно преобразила и омолодила ее, лицо разгладилось, пышные рыжеватые волосы свободно рассыпались по крутым плечам, гладкое тело отливало перламутром, болотные глаза смотрели ласково и загадочно. Эта была снова та Умила, которая все эти годы снилась Дмитрию по ночам, и, стыдливо прикрывая веником восставшую плоть, он глядел на нее так, будто увидел впервые.

— Ложись, я тебя попарю! — улыбнулась Умила, и Дмитрий послушно растянулся на душистом сене. Сначала она легко обмахивала его вениками, напуская волны горячего пара, потом стала хлестать наотмашь и в завершение сначала окатила из шайки нестерпимо горячей водой, а потом холодной родниковой.

Блаженно жмурясь, Дмитрий встал и, уже не стесняясь, скомандовал:

— Теперь я!

Умила послушно легла на полок, и он принялся нежно охаживать ее тело вениками, любуясь зрелой женской красотой.

— Ты не гладь, а хлещи что есть мочи! — приказала она. — Мы, бабы, все стерпим!

Тяжело дыша, они выбрались из парилки и сели на порожек бани, касаясь друг друга распаренными телами. Уже спустилась ночь, но было совсем светло. Прямо над баней висел молодой месяц, и где-то рядом самозабвенно свистел, щелкал и заходился в любовной истоме невидимый соловей. Оба молчали, захваченные этой новой, почти супружеской близостью. Впервые им не нужно было таиться, прятать свою любовь, и эта близость дарила им новую радость, такую же ровную и сильную, как жар каменки.

…Проснулся Дмитрий на сеновале. Внизу квохтали куры и горланил петух. Умилы рядом не было, но вот появилась и она, в холщовой рубахе до пят, пахнущая парным молоком.

— Спишь, лежебока? А я уже корову подоила!

— Иди ко мне! — задыхаясь от желания, умоляюще попросил он.

— Все такой же ненаеда! — притворно вздохнула она, развязывая платок.

…Солнце пробивалось сквозь щель в кровле, в его рубиновом луче плавала пыль. Они лежали молча, мечтая о том, чтобы это весеннее утро не кончалось никогда. Прижавшись к его голой груди разгоревшейся щекой, Умила тихо спросила:

— Надолго ты к нам?

— Насовсем, — просто ответил Дмитрий.

Эпилог

…Августовское солнце наливалось клюквенным соком, предвещая скорый закат. Из чрева археологического раскопа, расположенного на окраине Великого Новгорода, тянуло погребной сыростью. Десятка полтора студентов и студенток, проходивших здесь летнюю практику, сидели на корточках на дне котлована, словно огромные лягушки, перебирая влажную черную землю. Интересных находок сегодня не было, только ржавые гвозди, обломки простеньких стеклянных браслетов, осколки керамики, лоскутки кожи и прочая мелочь, которую заботливо сохранила для потомков уникальная новгородская почва. Самым впечатляющим открытием стало отхожее место, удивительным образом сохранившее запахи средневековых фекалий.

Сосредоточенную тишину внезапно пронзил ликующий вопль одного из студентов. Розовоглазый альбинос-второкурсник возбужденно потрясал почерневшим свитком березовой коры. Уверовав, что в его руках одна из берестяных грамот, снискавших новгородской археологии мировую славу, студент пулей взлетел на верхнюю площадку, где за грубо сколоченным столом восседал начальник раскопа — лысоватый ученый муж лет сорока в штормовке, джинсах и резиновых сапогах. Приняв свиток из рук студента, археолог внимательно рассмотрел его со всех сторон, затем осторожно развернул бересту и с помощью обыкновенной хозяйственной губки смыл с нее многовековую грязь. Увы, вместо вожделенной грамоты на походном столе лежал обычный берестяной поплавок, используемый для рыбацких сетей.

Спровадив сконфуженного студента, начальник раскопа с баскетбольной точностью кинул находку в кучу таких же пустышек, напоминавших проигрышные лотерейные билеты, и взглянул на часы, собираясь объявить конец трудового дня. В гостинице его дожидались три бутылки крымского вина «Бастардо Инкерман», каковые он собирался употребить в тесном кругу коллег с песнями под гитару, байками о сногсшибательных находках и прочим археологическим фольклором.

Но в этот самый момент на дне котлована вдруг заполошно замахали руками сестры-двойняшки, которых в экспедиции прозвали «сестричками-истеричками». Предполагая очередную пустышку, начальник раскопа мысленно выругался нехорошим словом и, потирая затекшую поясницу, спустился вниз по вибрирующему дощатому трапу.

Находка являла собой верхний венец обгорелого бревенчатого сруба размером примерно полтора на полтора метра. В сруб были вбиты две короткие цепи с наручниками.

За всю свою многолетнюю полевую практику начальник раскопа еще не встречал ничего подобного. Испытывая непонятное волнение, он набрал по мобильнику офис экспедиции, и вскоре к раскопу стали подтягиваться коллеги-археологи.

Сруб обкопали снаружи, и после тщательного осмотра состоялся консилиум, по ходу которого были высказаны различные предположения. Одни, ссылаясь на цепь, посчитали сруб тюрьмой-одиночкой, другие — высохшим колодцем, третьи предположили обыкновенную собачью будку.

Покамест ученые мужи строили гипотезы, неугомонные сестрички снова издали восторженный писк. В нескольких метрах от находки они обнаружили точно такой же обгорелый сруб. Тут уж все присутствовавшие, включая докторов наук, принялись ретиво расчищать близлежащую территорию.

Незаметно надвинулась ночь, и работы пришлось остановить. Едва дождавшись утра, археологи снова спустились в раскоп. Подтащили ленту транспортера и стали тщательно просеивать сквозь решета извлеченную из срубов землю. Чуть позже привезли металлодетекторы, которыми с недавних пор разрешили пользоваться профессиональным археологам, в то время как «черные копатели» давно взяли их на вооружение.

Произведя балансировку прибора и настроив дискриминатор, начальник раскопа принялся методично обследовать местность, плавно перемещая улавливатель то вправо, то влево. Через пять минут прибор подал первый сигнал. Звук был высокий и четкий, стрелка на дисплее качнулась вправо и остановилась между делениями 10–12, что означало присутствие цветного металла. Археолог отложил металлодетектор и, став на колени, принялся руками разгребать землю. Вскоре его пальцы нащупали небольшой круглый предмет, который после извлечения на поверхность оказался старинным перстнем.

Среди находившихся в раскопе ученых весьма кстати оказался специалист по ювелирным древностям. Вооружившись сильной лупой, он долго изучал артефакт, после чего вынес следующее заключение:

— Перстень литой, местной работы. Сделан по особому заказу для состоятельного мужчины.