Лев Толстой: Бегство из рая - Павел Басинский

Его родная сестра была замужем за графом Шуваловым, главным консервативным идеологом эпохи Александра II. Его брат, Михаил Иванович Чертков, служил наказным атаманом Войска Донского, а затем киевским и варшавским генерал-губернатором.

Чертковы постоянно жили в Петербурге, но в южной части Воронежской губернии у них были обширные земельные угодья: 30 000 десятин.

Существует акварельный портрет работы Делакруа 1860 года, где Елизавета Ивановна Черткова изображена с шестилетним сыном Володей. Она одета в длинное бархатное платье, которое стелется по земле. Мальчик — ангелочек в шароварах, лаковых сапожках и кругленькой шапочке. Интересна его поза: властной правой ручкой он удерживает мать за складки платья, а левой — не то указывает ей правильный путь, не то спрашивает: «Что там?…»

Отличительной особенностью воспитания Черткова было то, что он вырос в очень религиозной атмосфере. Главный «пункт» учения Редстока заключался в исключительной вере в Божественность Христа, силу искупления Его кровью грехов человечества. Ко времени знакомства с Толстым Чертков был подвержен влиянию этой веры и секты «пашковцев». Затем под влиянием Толстого он отказался от этого, но сектантские настроения сохранялись в нем всю жизнь. Как и мать, он был склонен к прозелетизму, одержим горячим стремлением «обращать» несчастных и заблудших в свою веру.

В этом было его отличие от Толстого, который никогда не был сектантом. Всякий дух партийности, с «тайнами» и «паролями», жестким разграничением людей на «своих» и «чужих» и одновременно с необузданным стремлением пропагандировать свою точку зрения, которая является единственно верной, был ему чужд. Толстой доверял внутренним духовным ресурсам человека и меньше всего хотел быть «идолом» для «посвященных». В сравнении с Л.Н. Чертков был узок, догматичен и склонен к доктринерству. Но самое главное — он не терпел непоследовательности во взглядах и поступках. Два самых бранных слова в его лексиконе — «вилять» и «увиливать». Он считал недостойным уклоняться от решения тех вопросов, которые вставали перед человеком. И если он чувствовал, что кто-то уклоняется от решения этих вопросов, он готов был вынуждать его принять это решение во что бы то ни стало.

Детство Черткова было детством аристократического барчонка: няни-англичанки, гувернеры, домашнее обучение, чтобы в школе, не дай бог, не заболел. Молодость его очень напоминает молодость главного героя «Отца Сергия» — князя Касатского. Разница лишь в том, что Касатский, как и молодой Толстой, не принадлежал к сливкам петербургского общества и страдал от этого, терзаемый тщеславием. Чертков же, в силу обстоятельств рождения, был избавлен от этого порока. У него не было комплекса небогатого дворянина, не имеющего связей, чтобы утвердиться в свете. Он был очень красив — тонкий, стройный, на голову выше других, с большими серыми глазами под изогнутыми бровями. Он был остроумен и любил парадоксы. У него был мягкий, звучный голос и заразительный смех. Он был правдив и порой слишком прямолинеен. Его кошелек всегда был открыт для товарищей. Служа в гвардии, Чертков кутил в Петербурге, играл в рулетку заводил содержанок. «Двадцатилетним гвардейским офицером, — писал Чертков, — я прожигал свою жизнь „во все нелегкие“».

В обязанности гвардейских офицеров входило дежурство в госпиталях. В 1877 году (в тот год, когда в Толстом начался духовный кризис) Чертков испытывает потрясение при виде умирающего солдата, с которым они читают вслух Евангелие. С этого времени он не может жить как раньше. Не может служить в армии и даже просто не может жить. Как это похоже на то, что происходит с Толстым, но только в пятидесятилетнем возрасте! Когда Чертков явился к нему, Толстой, несомненно, должен был чувствовать зависть к молодому конногвардейцу, который одновременно с ним встал на путь истины, но еще полным физических сил, с нерастраченной энергией и большим запасом времени впереди.

Это и предопределило странную, на первый взгляд, зависимость Л.Н. от Черткова. Хотя поначалу интимность отношений с «милым другом» (так, с первого письма, обращается к Черткову Толстой) самого Л.Н. слегка настораживает. Его явно не греет мысль взять на себя полноту духовной ответственности, как это делают в монастырях старцы, за странного молодого конногвардейца. Толстому это не нравится, но и отказать а Черткову он не может и не хочет, так как при первом же знакомстве подпадает под обаяние этого удивительного и столь похожего на него молодого офицера. Между тем Чертков нуждается в Толстом и не скрывает этого. Он посылает ему в Москву не только книги, которые сам читает, но и свои дневники. Наконец он зовет Толстого в Лизиновку.

Тонкость приглашения заключалась в том, что в Лизиновке Чертков знакомится с тремя крестьянскими юношами, готовыми разделить его взгляды. Но имеет ли он право на такое духовное руководство?

«Нет, Лев Николаевич, приезжайте, ободрите, помогите. Вы здесь нужны».

Эта фраза — вы здесь нужны — становится обертоном сложной музыкальной партии, которую начинает играть Чертков в семье Толстых. В самом деле, где Толстой нужнее — в семье, которая его не понимает, не ценит его новых произведений, или же среди пылких и чистых юношей, готовых посвятить пропаганде его воззрений всю свою жизнь?

Однако ответ на этот вопрос, столь очевидный для «толстовцев», не был очевиден для Толстого. И дело не только в том, что Л.Н. не желает отказываться от семьи, с которой он составляет единое тело, но и в том, что ему принципиально не нравится роль духовного наставника, которую навязывает ему милый друг.

«Получил ваше письмо и получил вашу книгу и не отвечал на письмо. Не отвечал потому, что не умею ответить. Оно произвело на меня впечатление, что вы (голубчик, серьезно и кротко примите мои слова), что вы в сомнении и внутренней борьбе по делу самому личному, задушевному — как устроить, вести свою жизнь — личный вопрос обращаете к другим, ища у них поддержки и помощи. — А в этом деле судья только вы сами и жизнь. — Я не могу по письмам ясно понять, в чем дело; но если бы и понял — был бы у вас, не то что не решился бы, а не мог бы вмешиваться — одобрять или не одобрять вашу жизнь или поступки. Учитель один — Христос…»

На языке Черткова это означало «вилять» и «увиливать». Но Толстой не то что сомневался, а вполне определенно давал понять Черткову, что не желает быть высшим арбитром в решении чужих жизненных проблем. Тем не менее Чертков последовательно и планомерно вводил Л.Н. в курс этих проблем, порой не считаясь с проблемами его собственной семьи. Иногда он делал это настолько бестактно, что доброжелательная реакция на это Толстого вызывает изумление.