История Русской Церкви. 1700–1917 гг. - Игорь Смолич

Однако популярность епископа зависела прежде всего от его способности торжественно и величаво отправлять богослужение. Русский народ переживает свою веру в первую очередь через литургию, поэтому он всегда ценил архиереев, которые умели служить с подобающим достоинством, прощая им за это иные их слабости. Архиерейское богослужение являлось одним из средств привлечения народа к церковной жизни и даже могло служить инструментом внутренней миссии. Жестокий деспот Вятский епископ Варлаам Скамницкий (в 1743–1748 гг. в Вятке, в 1748–1761 — в Великом Устюге) совершенно искупал в глазах народа все отрицательные черты своего характера чинностью богослужения. Величественная внешность Петербургского митрополита Антония Рафальского (1843–1848), человека во всех других отношениях ничем не замечательного, и красота его богослужения привлекали в храм толпы народа, готового не замечать явных недостатков своего архиерея. Знаменит своими богослужениями был также митрополит Григорий Постников. В Каменец–Подольске на литургии, совершаемые Подольским епископом Кириллом Богословским–Платоновым (1832–1841), стекались не только православные, но и католики. Всероссийской славой пользовались богослужения митрополита Филарета Дроздова. В Москве в этом отношении народ был особенно избалован и придирчив. Так, непопулярность Московского митрополита Леонтия Лебединского (1891–1893) объяснялась именно поспешностью, поверхностностью его богослужений, а не недостатками в управлении [1015].

Большое значение для авторитета епископа имел также его образ жизни. Среди архиереев синодального времени можно найти ряд подлинных аскетов. Некоторые из них, жившие в XVIII в., были даже канонизированы [1016]. Из епископов XIX в. примером аскетической жизни может служить Феофан Затворник (1815–1894). Отшельником жил в 1825–1827 гг. епископ Амвросий Орнатский (1778–1827). После своего ухода на покой он поселился в Кирилло–Белозерском монастыре, где вел строгую подвижническую жизнь в полном уединении, так что и монах, приносивший ему скудную пищу (а питался он почти одними просфорами), не каждый день видел его. По ночам даже зимою его можно было видеть коленопреклоненным на каменных плитах церкви. Свою епископскую пенсию он раздавал в ответ на письма бедняков. Скончался Амвросий 27 февраля 1827 г. [1017] Менее известен епископ Иеремия Соловьев (1799–1884). Он чувствовал себя очень несчастным в сане епархиального архиерея, так как судьба ученого монаха навязала ему карьеру, к которой он не чувствовал призвания. Лишь в монастыре он нашел желанный покой. В течение 27 лет он не покидал свою келью, до самой смерти ведя строго аскетическую жизнь в молитве и посте. Его сочинения «Предуказание свыше» и «Врачевство духовное» не были замечены, хотя заслуживали всяческого внимания. Скончался Иеремия 6 декабря 1884 г. [1018] Подвижнической жизнью отличались Харьковский архиепископ Мелетий Леонтович (1835–1840) и его современник архиепископ соседней Воронежской епархии Антоний Смирницкий (1773–1846) [1019]. Подлинное, монастырское, иночество и старчество высоко ценил и Филарет Амфитеатров (1779–1857). Не имея академического образования, он не был приверженцем ученого монашества и по иерархической лестнице поднимался медленно, став лишь в 1836 г. членом Святейшего Синода, а в 1837 г. — митрополитом Киевским. Из–за расхождений с Филаретом Дроздовым и обер–прокурором Протасовым он покинул Синод и удалился в свою епархию. В своих письмах он предстает аскетом и мистиком, мало интересующимся административными вопросами [1020]. Эти немногие примеры показывают, что известная часть русских иерархов имела склонность к личному подвижничеству и была близка к настоящему монашеству, хотя не имела собственного опыта иноческой жизни. И напротив, самым настоящим иноком был не оставивший монашеского образа жизни и в сане епископа Игнатий Брянчанинов, наглядный пример того, что оба пути были все–таки совместимы [1021] и не было никакой необходимости связывать судьбу епископата непременно с ученым монашеством, ибо при правильной организации монастыри были вполне в состоянии поставлять достойных кандидатов в епископы [1022].

Среди иерархов — выходцев из ученого монашества имелись выдающиеся богословы, научные интересы которых отвлекали их от административной деятельности, заставляя раньше уходить на покой [1023]. Типичной фигурой в их ряду является митрополит Евгений Болховитинов (1767–1837): на всех многочисленных кафедрах, которые ему приходилось занимать, он интересовался более архивами, нежели текущими делами. Велики его заслуги в развитии русской церковно–исторической науки. Таков же был и Макарий Булгаков (1816–1882), который после десяти лет епископского служения признавался: «Ах, как скучна епископская служба, скорее бы на покой!» Ему был в то время всего 51 год. Самым главным делом была для него работа над «Историей Русской Церкви» [1024]. Ученым по призванию был также архиепископ Филарет Гумилевский (1805–1866), но его способностям и основательным богословским познаниям трудно было развернуться в николаевскую эпоху. Его работа об отцах Церкви получила отрицательную оценку Святейшего Синода и вызвала неодобрение Протасова за то, что он назвал «Катехизис» Петра Могилы западной схоластикой. Этот печальный опыт послужил причиной колебаний Филарета, когда ему было предложено написать руководство по догматическому богословию. «Эти предложения, — пишет он А. В. Горскому, — льстивы для самолюбия, но нельстивы для благоразумия, внимательного к положению дел. Я и теперь еще не касаюсь сего дела». Работа над историей казалась Филарету более соответствующей сложившейся ситуации [1025]. Неблагоприятно отразилась научная работа на карьере епископа Порфирия Успенского, заставив его уйти на покой. Его труды и по сей день опубликованы только частично. Ученым по призванию был епископ Иннокентий Смирнов (1784–1819), человек кроткий, расположенный к мистике. Известность как историк Церкви заслужил епископ Макарий Миролюбов (1817–1894). Велик ученый вклад в области церковной археологии и палеографии также епископа Амфилохия Казанцева (1818–1893). Архиепископ Афанасий Дроздов (1800–1876) имел обыкновение сжигать свои работы. Это был человек феноменальной учености, глубоко знавший египетский, ассирийский языки, санскрит, древнееврейский, греческий, латинский, владевший четырьмя современными языками, в полной мере освоивший зарубежную литературу по библеистике, а также минералогии, астрономии и ботанике. Его кабинет был всем чем угодно, но только не кабинетом епископа. Он не оставил после себя никаких сочинений, зато, будучи ректором Петербургской Духовной Академии, поднял ее научный уровень и привлек к работе в ней многих ученых. Архиепископ Сергий Спасский (1830–1904) имел выдающиеся заслуги в области агиографии [1026]. В последние бурные 20 лет синодального периода из среды епископата не вышло значительных ученых. Правда, некоторые будущие иерархи непосредственно по окончании академии публиковали свои научные работы, главным образом по проблемам этики (например, Сергий Страгородский), но в целом богословская наука по традиции оставалась делом академий [1027]. В науке, как и в других областях церковной жизни, особое место принадлежит Филарету Дроздову. Он не писал систематических работ, однако его речи, резолюции, отзывы обнаруживают глубокое знание догматики, церковного права, аскетики, так что Святейший Синод постоянно консультировался с ним как с признанным научным авторитетом [1028].

д) Трагедия русского епископата синодального времени заключается в несостоятельности его пастырской деятельности, что привело к образованию глубокой пропасти, отделившей иерархов от низшего духовенства и паствы. П. Знаменский усматривает признаки этого явления уже в XVIII в., полагая, что своего наивысшего развития оно достигло в царствование Екатерины II [1029]. Хотя внешне в старом Московском государстве также не было тесной связи между епископами и верующими, но этот недостаток искупался полным единством церковного мировоззрения и вытекавших из него церковно–политических устремлений. В начале XX в. митрополит Антоний Вадковский писал: «Архиерей не имеет своей личной жизни, жизни для себя, но он живет жизнию Церкви, посвящая свою жизнь спасению других, в жизни которых и заключаются его радости и невзгоды» [1030]. Такой аскетический идеал был чужд архиереям синодального времени. Его наиболее значительные представители видели свою задачу в управлении верующими, а не в их пастырском окормлении. Так понимали дело, например, Арсений Мацеевич и Амвросий Зертис–Каменский в XVIII в., Филарет Дроздов — в XIX и Антоний Храповицкий — в XX в. Эта установка, воздвигавшая непреодолимую преграду между епископами, с одной стороны, и низшим духовенством и народом — с другой, встречала все более острую критику со стороны последнего — свидетельство того, что общество по–прежнему было неравнодушно к внутренним нуждам Церкви. В этой связи в первую очередь следует назвать противника Феофана Прокоповича беспокойного архимандрита Маркелла Родышевского. Среди его бумаг сохранилось исследование «Духовного регламента» и петровских указов о монашестве. «Первое и самое главнейшее дело самой верховнейшей власти императорской — велеть духовному правлению всеконечно искать себе от духовнаго монашескаго чина самых богодухновенных… и их освидетельствовав… таковы ли обрящутся, яковых их быти сказывают, и… производить на самые главнейшие духовные начальства, еже есть во архиерействе и архимандрии знатнейшие… Когда убо сицевии добрые епископы во епархии возводимы будут, то всячески тщатися имут по всем епархиям своим исправити все монашество; паче же егда в главнейшем самом духовном правлении таковии будут или самый главнейший сицев человек над всеми поставлен будет (Маркелл имеет в виду патриаршество. — И. С.), то и всех восхощет таковых производить в епископы — подобний подобного себе изыщет… И во архиерейство, паче же во архимандритство, не так потребны люди ученые, как богодухновенные и добродетельные, которые бы не так словом, как делом учили» [1031].