Век Екатерины - Казовский Михаил Григорьевич

Он сходил с ума. Всех, кто успокаивал, прогонял. Плакал в одиночестве. Падал на колени у образов и рыдал навзрыд. Ничего не просил у Господа, ни на что не сетовал. Сам во всем виноват. Путь не тот избрал. Путь не света, но тьмы. Путь войны и крови. Вот и получил.

Отчего же убили не его, а мальчика?

Получается, тоже не зря: так ему назначено, у него свой путь на Голгофу. Со своим крестом на плечах.

Плата за успех. В каждой победе — частица поражения.

Перед самым отъездом на Родину он лежал у себя в походной палатке и не мог уснуть, как обычно. Или так казалось? Находился то ли в полудреме, то ли в бреду. И внезапно увидел фигуру, сидящую на складном стульчике. Подскочил на койке:

— Кто здесь?

Лунный свет проникал в палатку через щель, оставшуюся в пологе. И от этого цвет лица пришельца был голубоватозеленым.

— Сашка? — догадался отец. — Господи Иисусе!

— Не волнуйся, папа, — тихо проговорил призрак безучастным голосом. — Я пришел тебя успокоить. Не переживай. Я погиб за царя и Отечество и горжусь этим.

— Нет, неправда, неправда, — горячо возразил Попо, смахивая слезы. — К черту этакого царя! И такое Отечество! Если из-за них гибнут такие люди, как ты!

— Перестань, — отозвался сын. — Царь не виноват. И никто не виноват. Так устроен мир. Человечество не может без войн, никогда не сможет, и поэтому человечеству необходимы военные. Я решил стать военным сознательно. Ведая, что могу умереть. Я погиб за свет против тьмы.

— Но родители не должны хоронить своих детей! Лучше бы убили меня…

— От судьбы не уйдешь, папа. Не казни ни себя, ни кого другого. Все в руцех Божьих. Он знает лучше нас. Кто останется на земле, а кому лететь в небеса. Нам Его великого замысла не дано постигнуть.

Строганов-старший продолжал упираться:

— Но должна же быть какая-то справедливость… Отчего Господь забирает к себе лучших?

— В этом справедливость и есть. Лучшие достойны лучшей доли — там, в Божественных чертогах. Час пробьет, и твой миг настанет. Мы соединимся, чтобы никогда уже не расстаться.

— Да скорей бы уж.

— Каждому свое. Ты пойми: не бывает счастья без горя. Не бывает света без тьмы. А добра без зла. Потому как земная жизнь — это вечная битва низкого и высокого. Мы должны ее пройти до конца.

— Ах, как тяжело!

— Ничего, держись. Не ропщи, принимай невзгоды со смирением. Нам даются невзгоды вовсе не в наказание за что-то, а для прозрения. Для того, чтобы путь к Богу стал для нас прямее. Все страдания суть очищение. И спасение.

— Да, наверное, наверное. — Он закрыл лицо ладонями. — Ты сказал истину. Обещаю не роптать больше. И сносить удары судьбы непоколебимо.

А когда Попо разъял руки, то увидел, что палатка уже пуста.

Что же это было? Наваждение или реальность?

Он не знал. И никто не смог бы ему ответить на такой нелепый вопрос.

7

Сашку похоронили рядом с дедом и Воронихиным на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры — как героя, с воинскими почестями.

Бледный, состарившийся Попо, сгорбленный, раздавленный, обнимал жену на краю могилы. Та едва не падала в обморок. Две фигурки в черном. Два прекрасных, славных человека, оказавшихся под катком истории.

— Надо жить, Софьюшка, надо как-то жить дальше. Я ему обещал.

— Не могу, Попо. Все внутри сгорело.

— Он теперь ангел наш, хранитель.

— Как ты думаешь, а ему было больно в тот момент?..

— Нет, пожалуй… Не успел ничего почувствовать.

— Для чего мы его растили, баловали, целовали, сюсюкали, образовывали, воспитывали? Чтобы сбросить в эту черную яму?

— Не терзай себя. В яме только тлен. А его душа там, где хорошо.

— Ах, Попо, Попо. Нам не надо было делать его военным.

— От судьбы не уйдешь, Софи. Каждому свое.

И они успокаивали друг друга как могли.

Их трагедия потрясла умы современников. Даже Пушкин в черновиках VI главы «Евгения Онегина» написал:

О страх! О горькое мгновенье! О Строганов, когда твой сын Упал, сражен, и ты один. Забыл ты славу и сраженье И предал славе ты чужой Успех, ободренный тобой…

Да, такой славы он не жаждал. И отдал ее другим — Воронцову, Александру I… Пусть себе наслаждаются, по наивности не подозревая, что у славы, как и у всего, тоже две стороны. Лишь теперь Попо это понял.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390}) В каждой славе есть частица позора. В каждом успехе — частица провала. В каждой победе — частица поражения. Но и в каждом поражении — частица победы.

Послесловие

Софья Владимировна убивалась вместе с мужем, но такие сильные женщины, как она, да еще из породы Голицыных (дочь железной «усатой княгини» как-никак!), легче переживают горе, чем такие впечатлительные мужчины, как Попо. Ведь графиня Строганова не могла забыть об остальных детях, четырех дочках: отгоняла напасти любовью к ним. А Попо продолжал поедать себя, несмотря на слово, данное пришельцу, и грустить, и чахнуть.

Слабые легкие были у Строгановых в роду — и сестра умерла от чахотки, и отец от пневмонии. Этой участи не избег и Павел: от переживаний у него открылось кровохарканье. Никакие средства не помогали. Медики заставили генерала ехать к южным морям в Европу.

Вышли из Кронштадта в мае 1817 года, сразу, как залив избавился ото льда. Вместе с ним плыла Софья Владимировна, их домашний врач Крейтон и двоюродный племянник — Александр Григорьевич Строганов — сын Гриши Строганова, видного уже дипломата, бывшего тогда посланником России в Константинополе; молодой человек — ровесник Сашки, 22 года от роду.

Чистый морской воздух оживил Попо. Кашлял меньше, даже улыбался. Но когда причалили в Копенгагене (промежуточном пункте на пути во французский Гавр), состояние больного резко ухудшилось. Начались и психические отклонения: он кричал на супругу, что не хочет умирать у нее на глазах, и велел ей оставаться на берегу, ехать в Петербург по суше. Софья подчинилась, лишь бы не травмировать мужа лишний раз.

Не успев возвратиться в Россию, по дороге домой получила известие о смерти Попо — это случилось 10 июня, ровно через трое суток после дня его рождения, 45-летия…

Павел Александрович был похоронен там же, в Александро-Невской лавре, рядом с сыном, при отдании воинских почестей и в присутствии императорской семьи.

Софья Владимировна пережила его чуть ли не на 30 лет. Большей частью находилась в родовом имении Голицыных, в Марьине, иногда навещая Строгановский дворец в Петербурге, и сама вела все семейное хозяйство, в том числе и соледобычу в Пермской губернии. На досуге переводила «Божественную комедию» Данте с итальянского на русский.

Дочери их были счастливы в браке.

Старшая, Наталья, вышла замуж за другого сына Гриши Строганова — своего, стало быть, четвероюродного брата, ставшего впоследствии генералом и московским градоначальником, родила ему четверых сыновей и трех дочек.

Средняя, Аделаида (Аглая), вышла тоже за их дальнего родича — Василия Сергеевича Голицына; в этой дружной семье появлялись на свет только мальчики — пятеро сыновей (и один из них, между прочим, был женат на внучке Суворова).

Многодетными матерями и счастливыми женами стали также Елизавета и Ольга.

Бабушка их, «усатая княгиня» Наталья Петровна Голицына умерла, едва не дожив до своего 100-летия, став прообразом «пиковой дамы» Пушкина.

Все прекрасно сложилось и в семье Гриши Строганова. Он трудился на дипломатическом поприще, а затем, вернувшись в Россию, сделался членом Госсовета и даже членом Верховного уголовного суда по делу декабристов. Как двоюродный дядя и опекун Натали Пушкиной и ее детей убедил митрополита разрешить захоронение поэта по христианскому обряду (иерарх выступал вначале против, говоря, что дуэль — разновидность самоубийства). Прожил 87 лет. Был женат дважды и имел от обеих жен шесть сыновей и трех дочерей (младшая из них, Идалия Полетика, лучшая подруга Натали Пушкиной, к сожалению, роковым образом повлияла на ее взаимоотношения с Жоржем Дантесом…)