Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 1 - Александр Дюма
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это невозможно, – возразила Тереза, – я там сушу белье.
– Молодой человек ничего не тронет, – проговорил старик. – Друг мой, будьте осторожны и проследите, чтобы ничего не случилось с бельем нашей хозяюшки, не так ли?
– Можете быть покойны, сударь. Жак поднялся и подошел к Терезе.
– Видите ли, дорогая, я не хотел бы потерять этого юношу. Париж – опасный город, а здесь мы за ним присмотрим.
– Вы решили заняться его воспитанием? Так ваш ученик будет платить за пансион?
– Нет, но я вам ручаюсь, что он ничего не будет вам стоить. Начиная с завтрашнего дня, он будет питаться отдельно. А что касается ночлега, то, так как мы почти не пользуемся мансардой, позволим ему пожить там даром.
– Как все бездельники скоро находят общий язык! – пожимая плечами, пробормотала Тереза.
– Сударь! – сказал Жильбер, более хозяина уставший от этой борьбы, в которой приходилось отвоевывать пядь за пядью. Его унижало такое гостеприимство. – Я не привык никого стеснять и, уж конечно, не стану мешать и вам, ведь вы были так добры ко мне! Позвольте мне удалиться. Когда мы с вами шли по мосту, я заметил по ту сторону деревья, а под ними – скамейки. Уверяю вас, что я прекрасно высплюсь на одной из них.
– Ну да, – проговорил Жак, – не хватало только, чтобы вас, словно бродягу, забрал патруль!
– Вот хорошо бы!.. – едва слышно пробормотала Тереза, прибиравшая со стола.
– Пойдемте, пойдемте, молодой человек, – пригласил его Жак, – насколько я помню, наверху есть прекрасный соломенный тюфяк. Это в любом случае лучше, чем скамейка. А раз вы готовы были расположиться на скамье…
– Сударь, я всю жизнь спал только на соломе! – подхватил Жильбер. – Знаете, я задыхаюсь под шерстяным одеялом, – солгал он.
Жак улыбнулся.
– Да, солома и впрямь освежает, – согласился он, – возьмите со стола свечной огарок и следуйте за мной.
Тереза даже не взглянула в сторону Жака. Она вздохнула, потому что поняла, что проиграла.
Жильбер поднялся с серьезным видом и последовал за своим благодетелем.
Проходя через переднюю, Жильбер обратил внимание на кувшин с водой.
– Сударь! В Париже вода дорогая?
– Нет, друг мой, но даже если бы она стоила дорого, вода и хлеб – это две вещи, в которых человек никогда не должен отказывать просящему.
– В Таверне вода ничего не стоила, а ведь чистота – привилегия бедняка.
– Берите, берите, мой друг, – проговорил Жак, указывая Жильберу на большой фарфоровый кувшин.
И он двинулся вперед, удивляясь тому, что открывал в этом юном существе стойкость простолюдина и в то же время повадки аристократа.
Глава 12.
МАНСАРДА ГОСПОДИНА ЖАКА
Лестница, узкая и крутая в конце коридора, в том месте, где Жильбер споткнулся о первую ступеньку, становилась еще уже, еще круче уходила вверх после третьего этажа, где была квартира Жака. Старик и находившийся под его покровительством юноша с большим трудом поднялись наверх. На этот раз Тереза оказалась права: это был обычный чердак, разделенный перегородками на четыре части, из которых три были нежилыми.
Крыша под острым углом уходила вверх. Посреди ската было прорезано слуховое оконце. Оно было не застеклено и пропускало свет и воздух. Света было маловато, а вот воздуха – в избытке, особенно в зимнюю стужу.
К счастью, лето было не за горами, однако и теперь на чердаке гулял ветер; он едва не задул свечу, которую нес Жильбер.
Соломенный матрац, о котором с гордостью говорил Жак, в самом деле валялся на полу и был, казалось, главной здешней утварью. Стопки старых бумаг, пожелтевших по краям, возвышались над сваленными в кучу книгами, до которых уже успели добраться крысы.
Поперек чердака были натянуты две веревки; на одной из них едва не повис Жильбер. На веревках были развешаны бумажные мешки с бобовыми стручками, гремевшие на ночном ветру, здесь же раскачивались высушенные приправы, висело тряпье.
– Непривлекательное зрелище, – заметил Жак, – но, когда человек спит, ему все равно, находится он в роскошном дворце или в жалкой лачуге. Желаю вам такого сна, какой бывает только в вашем возрасте, мой юный друг, и ничто не помешает вам завтра поверить в то, что вы провели ночь в Лувре. Но прошу вас быть очень осторожным с огнем.
– Хорошо, сударь, – отвечал Жильбер, ошеломленный всем, что увидел и услышал.
Улыбнувшись, Жак вышел, потом вернулся.
– Мы с вами побеседуем завтра, – проговорил он. – Я надеюсь, вы ничего не будете иметь против того, чтобы поработать, не так ли?
– Вы знаете, сударь, что работа – самое горячее мое желание, – сказал Жильбер.
– Вот и прекрасно. Жак шагнул к двери.
– Но я имею в виду благородное занятие, – педантично заметил Жильбер.
– А я других занятий и не признаю, мой юный друг. Итак, до завтра!
– Благодарю вас, сударь, покойной ночи! – отвечал Жильбер.
Жак вышел из комнаты, запер дверь, и Жильбер остался на чердаке один.
Оказавшись в Париже, Жильбер поначалу был очарован, потом ошеломлен, а теперь он спрашивал себя, в самом ли деле он в Париже, если в этом городе существуют такие комнаты.
Он подумал, что, в сущности говоря, г-н Жак подавал ему милостыню. Еще в Таверне он познал, что такое жить из милости, поэтому теперь он не только не удивлялся, но испытывал признательность.
Он обошел со свечой в руках чердачную комнату, приняв все меры предосторожности, о которых его предупреждал Жак. Он заглянул во все уголки, не обращая никакого внимания на тряпки Терезы, не желая даже брать ее старое платье, которым он мог бы укрыться.
Он наткнулся на стопку отпечатанных листков, до крайности его заинтересовавших.
Однако они оказались связанными, и он к ним не прикоснулся.
Вытянув шею, он перевел горящий взор со связанных стопок бумаги на мешки с фасолью.
Мешки были сделаны из листков белой бумаги, скрепленных между собой булавками.
Жильбер дернул головой и нечаянно задел веревку: один мешок упал на пол.
Побледнев от страха так, будто он взламывал сейф, молодой человек бросился собирать рассыпавшуюся по полу фасоль и запихивать ее в мешок.
Поглощенный своим занятием, он машинально взглянул на листок, пробежал глазами несколько строк; напечатанные на листке слова привлекли его внимание. Он вытряхнул, фасоль и, сев на циновку, стал читать: слова не только выражали его мысли – они отвечали его характеру и, казалось, были написаны не столько для него, сколько им самим.
Вот что он прочел:
«Впрочем, белошвейки, горничные, молоденькие продавщицы совсем меня не привлекали. Мне были нужны барышни. У каждого человека могут быть свои фантазии, вот это и была моя фантазия. Тут я никак не могу согласиться с Горацием. Меня влечет вовсе не тщеславие обладания знатной и богатой девушкой, а лучший цвет лица, более красивая форма рук, более изящное украшение, утонченность и опрятность во всем облике, более тонкий вкус в манере одеваться и выражать свои мысли, более изящное и лучше сидящее на ней платье, меньший размер туфельки, ленты, кружева, более искусная прическа. Я готов отдать предпочтение менее хорошенькой, но имеющей все перечисленные достоинства девушке. Я сам понимаю, как я смешон, но сердце мое помимо воли отдает это предпочтение».
Жильбер вздрогнул, на лбу у него выступила испарина. Невозможно было лучше выразить его мысль, точнее определить движения его души, тоньше изучить его вкус. Кроме того, Андре была далеко не «менее хорошенькой, но имеющей все перечисленные достоинства». Андре не только обладала всеми достоинствами, но была еще и самой красивой.
Жильбер с жадностью продолжал читать.
Вслед за приведенными строчками следовало описание прелестного приключения молодого человека и двух девушек, а также стремительной погони, сопровождаемой кокетливыми вскрикиваниями, которые делают женщин еще более соблазнительными, потому что выдают женскую слабость; далее шло описание того, как молодой человек скакал, примостившись на крупе лошади позади одной из этих девушек, рассказывалось о еще более восхитительном ночном возвращении.
Жильбер читал со все возраставшим интересом; он разъединил листки, из которых состоял мешок, и с бьющимся сердцем прочел все, что на них было напечатано; он взглянул на номер страницы и стал искать среди других листков продолжения. Нумерация нарушалась, однако он обнаружил на веревке еще мешков восемь, составленных из следовавших по порядку листков. Он вытащил иголки, высыпал фасоль на пол, сложил страницы по порядку и стал читать.
На сей раз это было что-то другое. Эти страницы рассказывали о любви бедного, безвестного юноши и знатной дамы. Знатная дама снизошла до него, вернее, он поднялся до нее, и она приняла его, словно он был ей ровня, она сделала его своим любовником, посвящала во все свои сердечные тайны; мечты юности столь мимолетны, что по прошествии многих лет они нам представляются вспыхнувшим метеоритом, впрочем, по весне их так много бывает на звездном небосклоне!..