Суд королевской скамьи - Юрис Леон

— Это был еще один приговор суда.

— И вы кастрировали этого человека, потому что он был гомосексуалистом?

— Я... я...

— А теперь прошу вас обратиться к странице двести восемнадцать. В самом верху ее мы видим женское имя — скорее всего, она была немкой, — Хельга Брокман. Что вы можете поведать о ней?

Кельно уставился на страницу.

— Ну же? — поторопил его Гилрой.

— Верно ли предположение, — сказал Томас Баннистер, — что эта женщина, немецкая уголовница, отправленная в Ядвигу, подверглась по приговору суда ампутации яичников, потому что она, не будучи зарегистрированной проституткой, тем не менее занималась проституцией?

— Я думаю... да, это могло быть.

— Теперь будьте любезны открыть страницу триста десять и... дайте мне посмотреть... двенадцатая строчка сверху. Русское имя Борлатский, Игорь Борлатский.

И снова Адам Кельно оцепенело застыл на месте.

— Я думаю, что вам было бы лучше отвечать на вопросы, — сказал Гилрой.

— Это было решение суда о кастрации умственно неполноценных личностей.

— Какую опасность представляли эти люди?

— Ну проститутки могли быть источником венерических заболеваний.

— И с этой целью вы выдирали яичники у женщин?

— В некоторых случаях.

— Расскажите милорду и присяжным, каким заболеванием является умственная неполноценность и каким образом его можно вылечить кастрацией?

— Это была одна из тех диких идей, которыми руководствовались немцы.

— Что за болезнь — быть цыганом?

— По решению суда немцы считали некоторых низшей расой.

— В таком случае обратитесь к двенадцатой странице, третья снизу строчка — кастрация Альберта Гольдбауэра. Каков диагноз?

— По приговору суда.

— За что?

— За кражи.

— Каким заболеванием можно считать кражу? Адам снова промолчал.

— Разве не соответствует истине, что воровство можно считать, скорее, образом жизни, да и вам самим приходилось прибегать к нему, поскольку оно было широко распространено в Ядвиге, не так ли?

— Так, — откашлявшись, сказал он.

— Я подсчитал, что в данном томе имеется двадцать приказов суда, в соответствии с которыми вы провели кастрацию и ампутацию яичников у здоровых людей. Я имен все основания предположить, что вы лгали, когда на этом же месте утверждали, что никогда не проводили операций по приговору суда. Вы делали их, доктор Кельно, отнюдь не для того, чтобы спасти чьи»то жизни или извлечь безнадежно пораженные органы, угрожающие здоровью пациентов, как вы старались убедить нас, а потому, что немцы приказывали вам.

— Просто у меня раньше выпали из памяти операции по приговору суда. Я провел огромное количество операций.

— И я предполагаю, что вы так и не вспомнили бы их, не появись на свет этот журнал. А теперь, доктор Кельно, скажите нам, в какого рода операциях, кроме ампутации яичек и овариэктомий, вы предпочитали прибегать к спинномозговому обезболиванию?

Адам на мгновение закрыл глаза, судорожно втянув в себя воздух. У него было ощущение, что все слова доносились до него каким-то отдаленным эхом, отражающимся от стен зала.

— Ну? — повторил Баннистер.

— При аппендиктомии, при иссечении грыжи, при лапаратомии, при полостных операциях ниже срединной линии тела.

— Вы свидетельствовали, что к такой методике вас заставляло прибегать, кроме вашей приверженности пункциям, и отсутствие достаточного количества обезболивающих средств.

— У нас почти ничего не было.

— Я вижу, что за месяц, предшествовавший дате 10 ноября 1943 года, и в течение последующего месяца вы провели почти сто подобных полостных операций, девяносто шесть, если быть точным. И у меня есть все основания считать, что в девяноста из них вы предпочитали прибегать к общему наркозу, а во всех остальных случаях, включавших в себя, скажем, вскрытие нарывов, вы пользовались обширным обезболиванием, что говорит о наличии медикаментов для общего наркоза и о присутствии анестезиологов.

— Если так утверждают записи...

— И я вижу, что вы прибегали к методике спинномозгового обезболивания только в пяти процентах случаев полостных операций на нижней части тела из общего списка ваших операций и что при каждой такой операции вы отмечали в графе примечаний, что делалась предварительная инъекция морфия, — но только не в тех случаях, когда операции проводились в пятом бараке.

Адам снова углубился в перелистывание страниц журнала и, просмотрев их, лишь пожал плечами.

— Я считаю, — продолжал загонять его в угол Баннистер, — что вы лгали суду, говоря о вашем пристрастии к спинномозговому обезболиванию, потому что на самом деле ему подвергались только евреи в пятом бараке и потому что, как я предполагаю, вы испытывали особое удовольствие, видя их мучения.

Хайсмит поднялся было, но сел, не проронив ни слова.

— А теперь давайте выясним еще одну деталь, прежде чем обратимся к ночи на десятое ноября. Будьте любезны взглянуть на третью страницу журнала, где вы можете увидеть имя Эли Яноса, который был кастрирован по обвинению в краже. Вспоминаете ли вы процедуру опознания в суде магистрата на Боу-стрит восемнадцать лет назад?

— Да.

— И Эли Янос не смог опознать вас, хотя утверждал, что видел лицо хирурга без маски. Можете ли вы прочесть нам имя того хирурга?

— Доктор Лотаки.

— И если бы на его месте стояли вы, который также проводил подобные операции, вам бы пришлось вернуться в Польшу и предстать перед судом как военному преступнику. И вы понимаете это, не так ли?

Адам взмолился о перерыве, но Энтони Гилрой не счел возможным пойти ему навстречу.

— А теперь будьте любезны открыть журнал на странице триста два и сообщите милорду и присяжным, какая там обозначена дата.

— 10 ноября 1943 года.

— Она начинается с вытатуированного номера 109834 и имени Менно Донкера, вслед за которым прочтите нам, пожалуйста, имена и номера всех остальных пятнадцати человек.

После долгого молчания Адам стал читать ровным моиотоииым голосом:

— 115490, Герман Паар, 114360, Яан Перк, 115789, Хане Хассе, 115231, Хендрик Боомгартен, 115009, Эдгар Биитс, 115488, Бернард . Холст, 13214, Даниэль Дубровский, 70432, Иолана Шорет, 70433, Сима Галеви, 70544, Ида Перетц, 70543, Эмма Перетц, 116804, Хелена Бланк-Имбер, и 116805...

— Я не расслышал последнего имени.

— Тина.

— Тина Бланк-Имбер?

— Да.

— Я представляю вам имена и вытатуированные номера десяти из тех лиц, которые давали показания в суде. Даже учитывая, что некоторые имена были сменены на еврейские их варианты, и смену фамилий после замужества, готовы ли вы согласиться, что это те же самые люди?

— Да, — прошептал Кельно еще до того, как,помощник положил перед ним лист бумаги с именами.

— Есть ли в журнале какие-то записи, что им предварительно, давали морфий?

— Должно быть, забыли записать.

— Так есть они или нет?

— Нет.

— Кто выступал в роли хирурга? Чья подпись стоит под четырнадцатью операциями?

— Доктор... — раздался стон Терри с балкона.

— Я предполагаю, что там стоит подпись Адама Кельно.

Подняв на долю секунды глаза, Адам увидел, как молодой человек покидает зал суда.

— И что написано в графе примечаний против имен Тины Бланк-Имбер и Бернарда Холста?

Адам покачал головой.

— Там говорится «скончались той же ночью», не так ли?

Адам вскочил на ноги.

— Неужели все вы не видите, что я жертва нового заговора против меня! Когда скончался Тесслар, они прислали Соботника, чтобы затравить меня! Они хотят меня, уничтожить! Они никогда не оставят меня в покое!

— Сэр Адам, — тихо сказал Баннистер, — я хотел бы напомнить вам, что именно вы и никто иной потребовали возбуждения этого дела.

36

Оправив мантию, сэр Роберт повернулся лицом к присяжным — усталый, выжатый до последней капли человек, измученный борьбой с тем, что составляло суть его существования, и в то же время английский юрист, обязанный до последнего издыхания бороться за своего клиента. Привычно качнувшись с пятки на носок, он поблагодарил членов суда присяжных за их терпение, а затем напомнил ход слушания, делая особый упор на явных противоречиях между тем, что было в тексте «Холокауста», и тем, что на самом деле происходило в Ядвиге.

— Мы встречаемся в книге с противоречивым утверждением о пятнадцати тысячах операций, которые проводились без наркоза. На это мог пойти только маньяк. Но мы уже убедились, что сэр Адам Кельно— далеко не маньяк, а обыкновенный, нормальный человек, оказавшийся в этой дикой обстановке. Он олицетворение того трагического положенному котором в этих ужасных обстоятельствах мог оказаться любой из нас.

Мы, жители Англии, мысленно все время пытаемся представить себе тот кошмар, царивший в Ядвиге. До нас доходили какие-то ужасные слухи, но могли ли мы полагаться на них? Могли ли мы представить себе и понять, что могут сделать с обыкновенным человеком... с таким, как вы или я? Смогли бы мы выстоять и выжить в Ядвиге?