Новоорлеанский блюз - Патрик Нит

Неожиданно Лик почувствовал желание выговориться — как это свойственно добросердечным людям, — поведать кому-то, что у него на душе, и он, прихватив с собой Соню, проскользнул незаметно в свою комнату и там рассказал другу о своих неурядицах; разговор шел не всухую и затянулся до тех пор, пока гости не разошлись по домам.

— Ты знаешь, дружище Лик, как я смотрю на это? — спросил Соня. — Если ты стыдишься того, что ты негр, то ты просто кретинский ниггер, ни больше ни меньше. А если ты кичишься тем, что ты негр, то ты тоже кретинский ниггер. Кто я? Я просто негр и не собираюсь ни гордиться этим, ни извиняться за это.

— Ну а что ты скажешь обо мне, Соня?

— О тебе? — Соня надолго приложился к стакану, а потом захохотал так, что выпивка струями брызнула у него не только изо рта, но и из носа, залив весь перед рубашки. — Лик, ну сколько раз я должен твердить тебе, что ты мой личный затраханный негритос! — Он с трудом встал на ноги и, подойдя нетвердой, пьяной походкой к Лику, вплотную придвинул его лицо к своему. Стараясь поймать глазами взгляд друга, Соня почти коснулся своим лбом лба Лика. — Ты мой личный затраханный негритос! — шепотом повторил он, а затем, после секундной паузы, отстранился от Лика и со смехом направился к двери. — Пойду-ка я баиньки!

Оставшись наедине с недопитой бутылкой, Лик попытался додумать до конца терзавшие его мысли. Он думал о Кориссе, пытался представить себе ее будущее, казавшееся ему беспросветным. Он размышлял о Томасине, о ее чванливом муже, о том, что представляет собой такой большой город, как Чикаго, где Кинг Оливер — а ведь они почти знакомы — выступает со своим оркестром. Он думал о Сильвии, которую любил так же сильно, как музыку, а вот каковы ее чувства к нему, не знал. Но Лик не смог додуматься до чего-то определенного, потому что крепкое пойло одурманило сильнее, чем крепкие духи красивой шлюхи, и у него достало сил лишь на то, чтобы раздеться и лечь в постель. Конечно, все, что было связано с этой троицей — Кориссой, Синой и Сильвией, — требовало более чем серьезного осмысления, но обычно ответы на все вопросы появлялись лишь на следующий день после того, как все уже было сделано и сказано, а сейчас сон был нужен Лику больше, чем судьбе — жалкие объяснения какого-то корнетиста. Даже если это был величайший трубач из всех, потерянных для истории.

В Луизиане говорят, что «мужчина поддерживает свою женщину сверху». В этой поговорке сосредоточена некая универсальная правда, применимая во многих ситуациях. И одна из ее интерпретаций объясняла, почему никто, кроме Лика, не удивился, когда на следующее утро Кориссу обнаружили мертвой в ее квартире на Канал-стрит. Когда с плеч Кориссы свалилась необходимость заботиться о Баббле, это, будь оно неладным, облегчение раздавило ее, как нога беззаботного гуляки давит ползущего по земле жука.

Соня растолкал Лика, когда Старая Ханна была уже высоко в небе и день клонился к вечеру. Лик, голова которого после прошедшей ночи трещала так, словно в нее набилась стая сверчков, не стал долго слушать. Он выскочил из ночного клуба и бросился сломя голову на Канал-стрит, а добежав до дома Кориссы, взлетел вверх по лестнице, как сумасшедший, перепрыгивая через три ступеньки. Корисса лежала на старой кровати Кайен, возле которой стояли Толстуха Анни и матушка Купер (его преподобие и миссис Пинк уже отбыли в Чикаго). Лик с трудом перевел дыхание. Его сердце бешено колотилось, в ушах шумело так, что он не слышал слов соболезнования и сочувствия. Лик повидал на своем веку немало смертей; намного больше, чем следовало бы такому молодому человеку. Но смерть Кориссы потрясла его больше других. Ведь разве они не жили почти так же, как живут муж с женой, после того, как его выпустили из школы «Два М»? Лик припомнил, что он сказал профессору Хупу в один из дней, когда они стояли перед Эхо-холмом: «Бог послал меня на эту землю для того, чтобы я заботился о матушке Люси, моей маме Кайен и сестрах». И вот теперь матушки Люси, Кайен и всех его сестер (кроме Сины и Сильвии) нет в живых. И самое ужасное, что именно Корисса — единственная, о которой ему выпал шанс проявить настоящую заботу — теперь мертва.

Лик вышел из квартиры, с трудом переставляя непослушные, словно окоченевшие на холодном ветру ноги. Он не слышал того, что сказала Толстуха Анни матушке Купер: «Эта семья настолько несчастлива, что, глядя на нее, мы, негры, невольно чувствуем себя народом божьим», — вот что сказала та самая женщина, которая однажды заметила, что Лику «повезло остаться в живых».

Сильвия дожидалась возвращения Лика в ночном клубе, и он не удивился этому, хотя обычно в это время дня она находилась у себя, в квартале Джонс. Она, как ему показалось, выглядела печальной, и он решил, что ей уже известно о смерти Кориссы. Он по привычке широко раскинул руки, как бы приглашая Сильвию прильнуть к его груди, но она даже не пошевелилась. Было ли это следствием их недавней размолвки? Сильвия стояла на месте, переминаясь с ноги на ногу и смущенно кусая губы.

— Ты уже знаешь про Кориссу? — спросил Лик.

Сильвия покачала головой.

— Она умерла.

Сильвия, казалось, не удивилась услышанному и даже не старалась показать, что эта новость ее опечалила. Она, стоя на месте, продолжала кусать губы, как спящее дитя, сосущее пустышку. Лик пристально посмотрел на нее. К своему удивлению, он увидел стоящего за ее спиной Соню, лицо которого выражало неловкость, чего Лик никогда прежде за ним не замечал.

— О Соня, — приветствовал его Лик. — Ты никак решил пригласить меня выпить?

— А почему нет, дружище Лик? Только сначала Сильвия хочет тебе кое-что сказать.

— Да? — Лик обратил удивленный взгляд на Сильвию; она уже открыла было рот, но вдруг лицо Лика изменилось, словно ему в голову пришла неожиданная мысль, которую необходимо было тут же озвучить. — Вот что, больше ничто не удерживает меня в Култауне. Будь он проклят! Более того, ничто не удерживает меня в этом долбаном штате, Сильвия. Ничто… кроме тебя.

Воцарилось молчание, такое же тягостное, как камень, лежащий на сердце Лика, как противовесы, висящие на подъемных кранах в доках. Сильвия в волнении облизала тубы, непроизвольно сжала ставшие вдруг влажными пальцы в кулаки. У нее было такое чувство, будто ее внезапно пересохшее горло оплетено густой паутиной.

— Фортис, — наконец произнесла она. — Я беременна.

Лик молчал с видом человека, внезапно забывшего английский язык.

— Ребенок, без сомнения, твой, Фортис, — торопливо продолжала Сильвия. — Ведь ты же знаешь, что белый парень не способен сделать ребенка. Да к тому же я забеременела два месяца назад, а тогда Джонни не было в городе.

Лик затряс головой, стараясь стряхнуть оцепенение и вернуть себя к действительности. Ведь эта новость объясняла странное поведение Сильвии!

— Ну тогда… — наконец произнес он. — Тогда, Сильвия, мы точно уезжаем из этой вонючей дыры! Ни за что на свете не соглашусь, чтобы мой ребенок стал таким же култаунским ниггером, как его отец. Никогда и ни за что!

Только одному Богу известно, какой реакции ожидала Сильвия от Лика, сообщив ему о предстоящем отцовстве, но то, как он воспринял обрушившуюся на него новость, было для нее неожиданным. Она отлично понимала, что появление негритянского ребенка в царившей в Луизиане расовой мешанине даже и в лучшие времена представлялось лишней обузой. А если принять во внимание еще и ее отношения с Джонни Фредериком? Ничего, кроме неприятностей, ее не ждет. Но она отлично знала, что Лик непредсказуем. Как он начал помогать семье в семилетнем возрасте, работая развозчиком льда у старого мистера Стекеля; как он играл на похоронах Кайен; как он прикасался к ней в их первую ночь — нежно и бережно, как герой-любовник из фильмов, которые она видела в Новом Орлеане! А сейчас? Сейчас Лик удивил ее еще больше, чем прежде.

Лик воспринял сообщенную Сильвией новость с такой зрелой рассудительностью, какую Сильвии никогда не доводилось встречать в мужчинах. В тот день они, уединившись в ночном клубе, обсудили план действий, который, с одной стороны, поверг ее в сильное волнение, а с другой — вселил в ее душу радостную уверенность в будущем. Отавным в их плане было то, что Сильвии нужно как можно скорее скрыться из Култауна. Кто знает, что предпримет Джонни Фредерик, когда узнает о пропаже своей девушки? Можно быть уверенным лишь в одном — ничего хорошего это не сулит.

Они решили, что тем же вечером Сильвия пойдет в свою квартиру, возьмет свои сбережения и кое-что из одежды. Если Джонни вдруг тоже заявится туда, тут уж ничего не поделаешь, но она должна будет сделать все возможное, чтобы прийти в ночной клуб и провести с Ликом последнюю ночь. Утром на первом же поезде она поедет в Новый Орлеан, а оттуда прямо в Чикаго, к своей сестре Сине.

Эта часть плана не очень нравилась Сильвии. Она слишком долгое время не виделась с сестрой, к тому же та была замужем за проповедником, к тому же Сильвия мечтала о Нью-Йорке, где, как говорили, была теперь столица хот-джаза. Но Лик должен был на некоторое время задержаться в Култауне, чтобы организовать похороны Кориссы, и он не хотел отпускать Сильвию одну в столицу Восточного побережья. Разумеется, Нью-Йорк был конечным пунктом их мечтаний, поэтому они договорились встретиться под часами на нью-йоркском вокзале Гранд-Сентрал ровно через месяц. Или на следующий день, или на следующий день после следующего дня, или тогда, когда все срастется.