История одного поколения - Олег Валентинович Суворов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Архангельскому запомнилась эта фраза, причем он не только не обиделся, но, усмехаясь, частенько повторял ее про себя. В самом главном Ястребов был не прав — Архангельский давно и четко определился с тем, в какой из партий ему хотелось бы находиться. Таковой партией была всемогущая, всевластная и всеобъемлющая партия бессмертной российской бюрократии. И неважно, какие названия она для себя придумывала и в какие цвета рядилась, поскольку для понимающих людей ее суть неизменно оставалась одна — под флагом государственных интересов везде и всюду протаскивать интересы государственной бюрократии. Проще говоря, «государство — это мы», поэтому слова о величии Российской державы означали не благополучие, достоинство и уверенность ее граждан, а великолепие и всемогущество ее государственного аппарата.
Именно этим и определялись все политические зигзаги Архангельского. Начав свою карьеру в компартии, он в тысяча девятьсот девяносто третьем году перешел на сторону победивших демократов, а в тысяча девятьсот девяносто пятом избрался в Госдуму от наспех сколоченной проправительственной партии, чьим символом стали сложенные «домиком» ладони ее лидера. Четыре года спустя, когда почетный в его глазах титул «партии власти» перешел к другой, не менее спешно сколоченной организации, Эдуард баллотировался в Госдуму по ее списку. И хотя он шел только седьмым номером, первые шесть мест занимали случайные в политике люди, и Архангельский не без оснований надеялся, что именно его включат в руководство парламентской фракции. И его надежды оправдались!
Тот кризис, когда мужчины, почувствовав по заметному снижению потенции приближение старости, лихорадочно пытаются омолодиться, бросают постаревших и подурневших жен и женятся на юных девушках, которые им в дочери годятся, настиг Архангельского достаточно рано — когда ему едва стукнуло сорок лет и он начал лысеть. Однако уходить от давно осточертевшей жены Эдуард не собирался — во-первых, подобный поступок неизбежно бы отразился на его политическом имидже; во-вторых, он слишком любил свою пятнадцатилетнюю дочь, которая, в свою очередь, была сильно привязана к матери. Кстати сказать, наличие у «молодого и перспективного политика» юной и весьма привлекательной дочери хорошо действовало на избирателей, тем более что благодаря Антонине Архангельский мог с чистым сердцем употреблять в своих публичных выступлениях такие популярные речевые обороты, как «ради будущего наших детей» или «давайте вместе подумаем о своих детях!».
Тем не менее возрастной кризис требовал адекватных мер для своего разрешения, и Архангельский не стал выдумывать ничего нового, заведя себе молодую помощницу из числа тех милых дам, которых в народе метко прозвали «секретутками».
Его Ольга была бесподобна! Именно с ней некогда аскетичный Архангельский впервые в жизни познал всю прелесть самого разнузданного разврата, который оказался несравненно слаще надоевшего супружеского секса. Однажды, увидев сюжет в ночном выпуске «Плейбоя», он предложил ей «попозировать» для ксерокса — а проще говоря, усесться на данное устройство, предварительно избавившись от нижнего белья. Как жаль, что все получавшиеся изображения пришлось потом сунуть в аппарат для уничтожения деловых бумаг! Именно Ольга доложила Архангельскому во время приема избирателей:
— Эдуард Петрович, к вам тут какой-то Гринев рвется, говорит, что вы его хорошо знаете.
— Какой еще Гринев? — удивился Архангельский, сначала вспомнивший «Капитанскую дочку» и лишь затем своего бывшего одноклассника. — А, понял… Ну что ж, приглашай. — И он солидным, хорошо поставленным жестом поправил очки в золотой оправе.
Со школьных времен стекла этих очков заметно потолстели. Разумеется, Архангельский давно бы мог сделать лазерную операцию и вылечиться от близорукости, однако избавляться от очков ему отсоветовали имиджмейкеры. «Избиратели уже запомнили вас в очках, поэтому столь резкое изменение облика может им не понравиться, — втолковывали они, — кроме того, отсутствие очков вас слишком молодит. (Действительно, без очков Архангельский являл собой тип „вечного“ студента.) Конечно, если очень хочется, вы можете избавиться от близорукости, но тогда придется носить очки с простыми стеклами». Пришлось смириться с устоявшимся в сознании электората образом политика в очках!
Последний раз бывшие одноклассники виделись в 1996 году, на вечере в честь двадцатилетия окончания школы. Архангельский уже неплохо разбирался в людях, поэтому внешний облик Вадима о многом рассказал ему прежде, чем сам посетитель раскрыл рот. «Одет плохо, выбрит небрежно, физиономия мрачная — следовательно, сидит без работы и без денег, — мгновенно прикинул Архангельский. — Кроме того, поскольку Вера ни за что не выпустила бы его из дома в таком виде, можно сделать вывод, что они развелись. Да и вид у него явно озлобленный и растерянный… Типичный советский служащий, оказавшийся никому не нужным в условиях рыночной экономики. Странно, а ведь у него были золотые руки! Интересно, чего он попросит в первую очередь: устроить его на работу или дать взаймы? Если дать взаймы — значит, начал пить; если работу — тогда с ним еще можно иметь дело…»
— Здравствуй, Вадим, — приветливо сказал он, однако не стал вставать из-за стола и пожал протянутую ему руку сидя. — Рад тебя видеть.
— Здравствуй… Эдуард.
Архангельский с удовольствием отметил про себя, насколько внушительное впечатление он производит — бывший одноклассник едва сдержался от того, чтобы обратиться к нему на «вы» и по имени-отчеству. И, честно сказать, жаль, что Гринев этого не сделал!
— Присаживайся. Как поживаешь?
— Неважно.
— А что такое?
— С женой проблемы.
«Ага! — с удовлетворением отметил Архангельский, довольный собственной проницательностью. — Так я и знал».
— А что конкретно? Надеюсь, Вера здорова?
— Это как посмотреть. — вздохнул Вадим. — То есть с физической стороны она здорова… Во всяком случае, была здорова, когда мы виделись последний раз, а вот с точки зрения психики слегка того, — и он покрутил пальцем у виска.
— Будь любезен, поясни.
— Понимаешь, в чем дело… Все началось с того случая, когда меня захватили чеченцы. Она несколько месяцев жила одна — то есть не совсем одна, а с нашими детьми, — очень беспокоилась за мою жизнь и на этой почве ударилась в религию. Начала каждый день ходить в церковь — молиться за мое успешное освобождение, накупила всяких дешевых иконок и образов, крестила детей, стала читать Библию, соблюдать посты, ну и все такое.
— Вообще-то
