История одного поколения - Олег Валентинович Суворов

его поводу так: «Никогда не угадаешь, по какую сторону баррикад Эдика можно будет встретить при новом повороте событий».

Архангельскому запомнилась эта фраза, причем он не только не обиделся, но, усмехаясь, частенько повторял ее про себя. В самом главном Ястребов был не прав — Архангельский давно и четко определился с тем, в какой из партий ему хотелось бы находиться. Таковой партией была всемогущая, всевластная и всеобъемлющая партия бессмертной российской бюрократии. И неважно, какие названия она для себя придумывала и в какие цвета рядилась, поскольку для понимающих людей ее суть неизменно оставалась одна — под флагом государственных интересов везде и всюду протаскивать интересы государственной бюрократии. Проще говоря, «государство — это мы», поэтому слова о величии Российской державы означали не благополучие, достоинство и уверенность ее граждан, а великолепие и всемогущество ее государственного аппарата.

Именно этим и определялись все политические зигзаги Архангельского. Начав свою карьеру в компартии, он в тысяча девятьсот девяносто третьем году перешел на сторону победивших демократов, а в тысяча девятьсот девяносто пятом избрался в Госдуму от наспех сколоченной проправительственной партии, чьим символом стали сложенные «домиком» ладони ее лидера. Четыре года спустя, когда почетный в его глазах титул «партии власти» перешел к другой, не менее спешно сколоченной организации, Эдуард баллотировался в Госдуму по ее списку. И хотя он шел только седьмым номером, первые шесть мест занимали случайные в политике люди, и Архангельский не без оснований надеялся, что именно его включат в руководство парламентской фракции. И его надежды оправдались!

Тот кризис, когда мужчины, почувствовав по заметному снижению потенции приближение старости, лихорадочно пытаются омолодиться, бросают постаревших и подурневших жен и женятся на юных девушках, которые им в дочери годятся, настиг Архангельского достаточно рано — когда ему едва стукнуло сорок лет и он начал лысеть. Однако уходить от давно осточертевшей жены Эдуард не собирался — во-первых, подобный поступок неизбежно бы отразился на его политическом имидже; во-вторых, он слишком любил свою пятнадцатилетнюю дочь, которая, в свою очередь, была сильно привязана к матери. Кстати сказать, наличие у «молодого и перспективного политика» юной и весьма привлекательной дочери хорошо действовало на избирателей, тем более что благодаря Антонине Архангельский мог с чистым сердцем употреблять в своих публичных выступлениях такие популярные речевые обороты, как «ради будущего наших детей» или «давайте вместе подумаем о своих детях!».

Тем не менее возрастной кризис требовал адекватных мер для своего разрешения, и Архангельский не стал выдумывать ничего нового, заведя себе молодую помощницу из числа тех милых дам, которых в народе метко прозвали «секретутками».

Его Ольга была бесподобна! Именно с ней некогда аскетичный Архангельский впервые в жизни познал всю прелесть самого разнузданного разврата, который оказался несравненно слаще надоевшего супружеского секса. Однажды, увидев сюжет в ночном выпуске «Плейбоя», он предложил ей «попозировать» для ксерокса — а проще говоря, усесться на данное устройство, предварительно избавившись от нижнего белья. Как жаль, что все получавшиеся изображения пришлось потом сунуть в аппарат для уничтожения деловых бумаг! Именно Ольга доложила Архангельскому во время приема избирателей:

— Эдуард Петрович, к вам тут какой-то Гринев рвется, говорит, что вы его хорошо знаете.

— Какой еще Гринев? — удивился Архангельский, сначала вспомнивший «Капитанскую дочку» и лишь затем своего бывшего одноклассника. — А, понял… Ну что ж, приглашай. — И он солидным, хорошо поставленным жестом поправил очки в золотой оправе.

Со школьных времен стекла этих очков заметно потолстели. Разумеется, Архангельский давно бы мог сделать лазерную операцию и вылечиться от близорукости, однако избавляться от очков ему отсоветовали имиджмейкеры. «Избиратели уже запомнили вас в очках, поэтому столь резкое изменение облика может им не понравиться, — втолковывали они, — кроме того, отсутствие очков вас слишком молодит. (Действительно, без очков Архангельский являл собой тип „вечного“ студента.) Конечно, если очень хочется, вы можете избавиться от близорукости, но тогда придется носить очки с простыми стеклами». Пришлось смириться с устоявшимся в сознании электората образом политика в очках!

Последний раз бывшие одноклассники виделись в 1996 году, на вечере в честь двадцатилетия окончания школы. Архангельский уже неплохо разбирался в людях, поэтому внешний облик Вадима о многом рассказал ему прежде, чем сам посетитель раскрыл рот. «Одет плохо, выбрит небрежно, физиономия мрачная — следовательно, сидит без работы и без денег, — мгновенно прикинул Архангельский. — Кроме того, поскольку Вера ни за что не выпустила бы его из дома в таком виде, можно сделать вывод, что они развелись. Да и вид у него явно озлобленный и растерянный… Типичный советский служащий, оказавшийся никому не нужным в условиях рыночной экономики. Странно, а ведь у него были золотые руки! Интересно, чего он попросит в первую очередь: устроить его на работу или дать взаймы? Если дать взаймы — значит, начал пить; если работу — тогда с ним еще можно иметь дело…»

— Здравствуй, Вадим, — приветливо сказал он, однако не стал вставать из-за стола и пожал протянутую ему руку сидя. — Рад тебя видеть.

— Здравствуй… Эдуард.

Архангельский с удовольствием отметил про себя, насколько внушительное впечатление он производит — бывший одноклассник едва сдержался от того, чтобы обратиться к нему на «вы» и по имени-отчеству. И, честно сказать, жаль, что Гринев этого не сделал!

— Присаживайся. Как поживаешь?

— Неважно.

— А что такое?

— С женой проблемы.

«Ага! — с удовлетворением отметил Архангельский, довольный собственной проницательностью. — Так я и знал».

— А что конкретно? Надеюсь, Вера здорова?

— Это как посмотреть. — вздохнул Вадим. — То есть с физической стороны она здорова… Во всяком случае, была здорова, когда мы виделись последний раз, а вот с точки зрения психики слегка того, — и он покрутил пальцем у виска.

— Будь любезен, поясни.

— Понимаешь, в чем дело… Все началось с того случая, когда меня захватили чеченцы. Она несколько месяцев жила одна — то есть не совсем одна, а с нашими детьми, — очень беспокоилась за мою жизнь и на этой почве ударилась в религию. Начала каждый день ходить в церковь — молиться за мое успешное освобождение, накупила всяких дешевых иконок и образов, крестила детей, стала читать Библию, соблюдать посты, ну и все такое.

— Вообще-то