Капитал и идеология - Томас Пикетти

итоге может выбрать квазипропорциональное представительство бывших колоний и таким образом постепенно лишить метрополию большинства, сыграл ключевую роль в поражении первого предложения на референдуме в мае 1946 года.

Вторая конституция также была неоднозначной, поскольку Национальное собрание включало депутатов как от метрополии, так и от заморских территорий в пропорциях, устанавливаемых самими законодателями. Разница заключалась в том, что Национальное собрание теперь уравновешивалось консервативным Советом Республики, а также Ассамблеей Французского союза, состоящей на 50% из представителей метрополии (выбираемых Национальным собранием и Советом Республики) и на 50% из представителей заморских территорий (выбираемых их будущими ассамблеями). Согласно конституции, все вооруженные силы Французского Союза подчинялись правительству Французской Республики и в конечном итоге контролировались Национальным собранием и Советом Республики, а Ассамблея Французского Союза играла не более чем консультативную роль. Хотя распределение мест в Национальном собрании оставалось открытым, вся структура не оставляла сомнений в том, что метрополия сохранит подавляющее большинство мест и будет осуществлять царские функции от имени Французского союза, который, несмотря на все изменения, останется империей под управлением Франции. Сторонники эгалитарного демократического федерализма, таким образом, увидели крушение своих надежд.

От Франко-африканского союза до Федерации Мали

Тем не менее, многие африканские лидеры продолжали верить в федеральный вариант. Чернокожие избиратели массово поддержали первую предложенную конституцию на референдуме в мае 1946 года, особенно в Сенегале и Вест-Индии, тогда как белые выступили против нее. В частности, Сенгор был убежден, что крошечные искусственные национальные государства, такие как Сенегал и Берег Слоновой Кости, возникшие в результате процесса деколонизации, не будут полностью суверенными в экономическом плане. Только став частью большой федеральной структуры, основанной на свободной циркуляции и фискальной солидарности, а также на союзе европейских социалистических течений с африканскими солидаристскими и коллективистскими традициями, они смогут достичь гармоничного экономического и социального развития в рамках глобального капитализма. В ретроспективе, конечно, трудно представить, как можно было склонить большинство французских избирателей к принятию франко-африканского федерализма на политически эгалитарной основе. В начале 1950-х годов французские чиновники регулярно выступали с предупреждениями, подобными этому: "Если мы продолжим увеличивать колониальное присутствие в Национальной ассамблее, мы закончим тем, что 200 полигамистов будут принимать законы для французских семей". Пьер-Анри Тейтген, председатель MRP (главной правоцентристской партии), даже сделал прогноз, что равное политическое представительство приведет к трансфертам, которые "снизят уровень жизни в метрополии по меньшей мере на 25-30 процентов".

Более реалистичной альтернативой эгалитарному франко-африканскому федерализму мог бы стать западноафриканский политический союз (валютная версия которого сегодня существует в виде франка КФА, который все еще используется сегодня, но который не предлагает ничего в виде парламентского или фискального суверенитета). Это могло бы привести к созданию своего рода франко-африканской ассамблеи с юрисдикцией над потоками людей, капитала и товаров и некоторой ограниченной формой фискальной солидарности. Именно это Сенгор, признав, что Французский Союз зашел в тупик, в конце концов предложил Уфуэ-Буаньи и другим западноафриканским лидерам в 1955-1956 годах. Но было уже слишком поздно. Африканцы уже были озабочены укреплением власти в своих странах, и в 1957-1958 годах Берег Слоновой Кости отказался участвовать в создании каких-либо подлинных западноафриканских институтов, тем самым проложив путь к национальной независимости без трансграничного сотрудничества. В некоторых случаях это привело, спустя десятилетия, к развитию преувеличенных форм национальной идентичности, таких как ивуариты, несмотря на во многом произвольный характер первоначальных колониальных границ. Что касается Северной Африки, то в 1958 году число депутатов, предоставленных "алжирским департаментам" Франции, достигло 74 (почти столько же, сколько заслуживало население Алжира), а общее число мест для всех заморских территорий, все еще остававшихся во Французском сообществе (которое заменило Французский союз), составило 106 из 579 депутатов Национального собрания, но сообщество к тому времени доживало свои последние дни, поскольку алжирские повстанцы уже были на пути к достижению независимости. Остатки этой системы сохранились и по сей день: в 2017 году заморские департаменты Франции избрали двадцать семь из 577 депутатов Национального собрания. Сегодня представительство полностью пропорционально населению, но с меньшим риском для столичного большинства ввиду небольшого размера заморских департаментов.

В 1958-1959 годах ряд африканских лидеров (включая Сенгора) отказались принять идею о том, что 20 миллионов жителей Западной Африки не смогут достичь единства в то время, когда гораздо более густонаселенные страны Европы создавали экономический и политический союз. В 1959 году они создали Малийскую федерацию, которая объединила Сенегал, Судан (сегодня Мали), Верхнюю Вольту (сегодня Буркина-Фасо) и Дагомею (сегодня Бенин). Она распалась в 1960 году, частично из-за отсутствия сотрудничества со стороны Берега Слоновой Кости и Нигера (которые отказались присоединиться) и Франции (которая продолжала верить в свой Французский Союз), а частично из-за непредвиденных налоговых проблем, возникших между Сенегалом и Суданом (который был менее богатым, но имел больше населения, 4 миллиона человек по сравнению с 2,5 миллионами в Сенегале). В итоге Судан остался единственным членом федерации и сохранил название Мали. Главным камнем преткновения стало то, что в 1945 году каждая из этих территорий начала управлять собой отдельно; их лидеры встречались в основном в Национальной ассамблее и не выработали привычку к совместному управлению в период 1945-1960 годов. Все могло бы пойти по-другому, если бы африканские и французские политические лидеры в 1945 году сделали ставку на сильный региональный федерализм и более сбалансированные и реалистичные отношения с тем, что вскоре перестанет быть метрополией. В конце концов, в 1974 году Франция решила положить конец свободному передвижению людей, родившихся в бывших колониях до 1960 года. Так закончилась идея превращения авторитарной империи в демократическую федерацию. Эта глава была закрыта.

Когда спустя десятилетия перечитываешь эти дебаты, особенно поразительно отметить множество возможных точек переключения, где могли быть выбраны различные пути. Никто не знал, как лучше всего организовать крупномасштабное федеральное политическое сообщество, так же как мы знаем, как это сделать сегодня, но многие люди чувствовали, что отступление в пределы маленьких государств с крошечным населением не обязательно было лучшим решением. Оглядываясь назад, мы можем увидеть множество федеральных решений, которые могли бы сработать, и это, естественно, заставляет нас по-новому взглянуть на те, которые существуют сегодня и которые (несмотря на недоброжелателей) будут продолжать развиваться в будущем. Например, маловероятно, что нынешняя институциональная структура Европейского Союза останется такой навечно, а за исключением нескольких американских националистов, большинство людей считает, что есть способы, с помощью которых можно улучшить Соединенные Штаты. В более общем плане, проблема создания пространства для обсуждения и принятия политических решений на региональном и континентальном уровне касается не только Африки, Латинской Америки и Азии, но и всей планеты в XXI веке. Новые формы