Том 7. Эстетика, литературная критика - Анатолий Луначарский

Да еще т. Садко распространяется при этом о глубокой буржуазности реализма!7 Да, конечно, греческая культура в сущности — буржуазная, итальянский Ренессанс — буржуазный, французский материализм тоже; Гегель и Шиллер, опять-таки Белинский, Герцен, Чернышевский и художник Толстой — тоже, с разными вариантами в сторону барства даже. И тем не менее прав был Энгельс, когда говорил, например, что германский пролетариат будет наследником великих идеалистов в области философии и поэзии. Прав был он, когда связывал его философию с Гельвецием и Гольбахом8. Прав был Маркс, когда говорил, что только идиот может не понимать значения античной культуры для будущего строительства пролетариата. Почему же они это говорили? Потому что буржуазия в своей длинной истории зачастую достигала высокого гребня революционного и демократического самосознания и потом падала вновь, и в настоящий момент, несмотря на великолепное развитие техники, пала бесконечно глубоко и в падении своем увлекла до бездушного аналитического искусства кубистов и футуристов часть молодежи. Если к этому прибавить, что эта молодежь еще не была до войны признана буржуазией, хотя такое признание начиналось, то понятно, что она колебалась между умирающим капиталом и растущим пролетариатом и иной раз, перекочевывая к последнему, старается внести в него заразу этого упадочного искусства.

В области художественной промышленности и отчасти в области внешней художественной техники пролетариат может кое-что позаимствовать от современного капиталистического технического размаха. В области, так сказать, внутренней формы произведения он окажется более родственным наивысшим подъемам мировой культуры. Он обопрется на них, но не подчинится и им. Новая жизнь имеет свой темп и свой внутренний огонь, который сказывается на первых же шагах художественного творчества подлинно талантливых пролетарских творцов.

Таков, на мой взгляд, совершенно точный прогноз относительно пролетарского искусства. В пролетарской же науке, если касаться естествознания, опираться придется на нынешний момент, ибо высокое развитие техники и заинтересованность в ней буржуазии обеспечивали и расцвет точного знания9. В области наук общественных и философских, если не говорить о более или менее обработанном материале, а об идеях, — мы через Маркса подаем руку учителям Маркса, а в позднейших поколениях особенно ценных союзников уже не находим.

Вывод из всего этого: авангард пролетариата может и должен заниматься высшими вопросами культура, и заслонять ему весь мир вошью не годится. Конечно, главная часть его уйдет в массовую работу и экономическое строительство, но не надо препятствовать отдельным даровитым в специальной области мышления или художественного творчества пролетариям проявлять себя и группироваться для этого. Этот пролетарский авангард, знакомясь с накопленными раньше культурными ценностями, окружен ядами и опасностями и должен быть бдителен. Товарищи, подобные, например, Садко, совершенно искренне толкают его на ложный путь. Хорошо, что есть, скажем, товарищи Стуковы, которые сейчас же вносят поправку10. Но неужели коренные рабочие, по крайней мере верхние их слои, должны при этом оставаться равнодушными зрителями и не принимать участия в той работе критики, в той созидательной работе, которая не может не входить необходимым элементом даже в работу усвоения и восстановления в России того доброго, что есть в старой культуре?

Революция и искусство*

Для революционного государства, как Советская власть, по отношению к искусству вопрос ставится так: может ли что-нибудь революция дать искусству и может ли искусство дать что-нибудь революции? Само собой разумеется, государство не имеет намерения насильно навязать революционные идеи и вкусы художникам. От такого насильственного навязывания могут произойти только фальсификаты революционного искусства, ибо первое качество истинного искусства — искренность художника.

Но кроме насильственных форм есть и другие: убеждение, поощрение, соответственное воспитание новых художников. Все эти меры и должны быть употреблены для работы, так сказать, по революционному вдохновлению искусства.

Для буржуазного искусства последних времен крайне характерно полное отсутствие содержания. Если мы имели еще кое-какое искусство, то это были, так сказать, последыши старого. Чистый формализм бил через край повсюду: в музыке, живописи, скульптуре и литературе. От этого страдал, конечно, и стиль. На самом деле никакого стиля, в том числе и стиля быта или архитектурного, последняя эпоха буржуазии совсем не смогла выдвинуть, выдвигала только причудливый и нелепый эклектизм. Формальные искания выродились в чудачества и штукарства или в своеобразный, довольно-таки элементарный педантизм, подкрашенный разными головоломными умствованиями, ибо подлинное совершенство формы определяется, само собой, не чистым формальным исканием, а нахождением соответствующей формы, общей для всей эпохи, для всей массы, характерным чувствованием и идеями.

Таких чувствований и идей, достойных художественного выражения, в буржуазном обществе последних десятилетий не было вовсе.

Революция приносит с собою идеи замечательной широты и глубины. Она зажигает вокруг себя чувства напряженные, героические и сложные.

Конечно, старые художники стоят перед этим содержанием не только в беспомощном состоянии, но и с полным их непониманием. Им даже кажется, что это какой-то варварский поток примитивных страстей и узких мыслей, но так кажется им только в силу их собственной подслеповатости. Многим из них, как раз особенно талантливым, это можно даже растолковать, можно, так сказать, расколдовать их, раскрыть им глаза. Но в особенности приходится рассчитывать на молодежь, которая гораздо восприимчивее и может, так сказать, воспитаться уже в самых волнах огненного потока революции. Таким образом, я жду очень много от влияния революции на искусство, попросту говоря — спасения искусства из худшего вида декадентства, из чистого формализма, к его настоящему назначению, мощному и заразительному выражению великих мыслей и великих переживаний.

Но рядом с этим у государства есть другая постоянная задача в его культурной деятельности, именно — распространять революционный образ мыслей, чувствований и действий во всей стране. С этой точки зрения государство спрашивает себя: может ли ему быть в этом полезно искусство? И ответ напрашивается сам собой: если революция может дать искусству душу, то искусство может дать революции ее уста.

Кто же не знает всю силу агитации? Но что такое агитация, чем отличается она от ясной, холодной, объективной пропаганды в смысле изложения фактов и логических построений, присущих нашему миросозерцанию? Агитация отличается от пропаганды тем, что она волнует чувства слушателей и читателей и влияет непосредственно на их волю. Она, так сказать, раскаляет и заставляет блестеть всеми красками все содержание революционной проповеди. Да, проповеди, — мы, конечно, являемся все проповедниками. Пропаганда и агитация суть не что иное, как непрестанная проповедь новой веры, вытекающая из глубокого знания.

Можно ли сомневаться в том, что чем художественней такая проповедь, тем сильнее она действует? Разве мы не знаем, что оратор-художник, художник-публицист гораздо скорей находит пути к сердцам, чем не одаренные художественной силой? Но коллективный пропагандист — коллективный проповедник нашего времени; коммунистическая партия, — с этой точки зрения, должна вооружиться всеми формами искусства, которое, таким образом, явится подспорьем для агитации. Не только плакат, но и картина, статуя, в менее летучей форме, но овладевая более глубокими идеями, более сильными чувствами, могут явиться, так сказать, наглядным пособием при усвоении коммунистической истины.

Театр так часто называли великой трибуной, великой кафедрой для проповеди, что на этом не стоит и останавливаться. Музыка всегда играла громадную роль в массовых движениях: гимны, марши являются необходимой принадлежностью их. Надо только развернуть эту магическую силу музыки над сердцами масс и довести ее до высшей степени определенности и напряжения.

Мы пока не в состоянии в широкой мере пользоваться для целей пропаганды архитектурой, но создание храмов было, так сказать, конечной, предельной и в высшей степени мощной формой воздействия на социальную душу, и, создавая, быть может, в близком будущем наши великие Народные дома, мы противопоставим их народным домам прошлого — церквам всех вероисповеданий.

Такие формы искусства, которые возникли только в самое последнее время, как, например, кинематография, ритмика, могут быть использованы с огромным результатом. О пропагандирующей и агитационной силе кино смешно распространяться, она колет глаза каждому. И подумайте — какой характер приобретут наши празднества, когда через посредство Всевобуча1 мы будем создавать ритмически действующие массы, охватывающие тысячи и десятки тысяч людей, притом не толпу уже, а действительно строго одержимую известной идеей, упорядоченную, коллективную мирную армию.