Жена моего мужа - Адель Паркс

— Я боролась с синдромом «второй жены», — признаюсь я. — Нелегко идти вслед за тобой. — Бросаю украдкой взгляд на Роуз и вижу, что она изумлена моим признанием. — Я старалась изо всех сил.

— И твое старание изо всех сил всегда имеет такие чертовски сенсационные результаты, не так ли, Люси?

— Нет, особенно когда дело касается материнства. Но сейчас я действительно стараюсь, Роуз. Я хочу стать хорошей матерью и женой, действительно хочу. Конечно, я никогда не буду такой, как ты. — Роуз бросает на меня встревоженный взгляд, и я спешу заверить ее. — И это не потому, что вижу какие-то недостатки в твоем обращении с детьми, совсем наоборот. Я всегда завидовала, да и сейчас завидую тебе. Мне никогда не стать такой же, но я пытаюсь найти свой путь. Я стараюсь. Я хочу все начать с чистого листа, и сейчас не время разрушать мою семью, словно карточный домик. Да, я переспала с другим человеком, но это кончено. Его больше нет. Это ничего не значит.

— Это может означать все.

— Только в том случае, если ты расскажешь обо всем Питеру. В противном случае это ничего не значит. Пожалуйста, не говори ему, Роуз.

— Вот как, Люси? Твой новый лист снова будет основан на лжи. Если я буду хранить молчание, проблема не решится сама собой — просто впадет в зимнюю спячку.

— Боюсь, у меня нет иного выбора, Роуз.

— Нет, есть. Ты знаешь, что есть. У тебя, в большей мере, чем у кого-либо иного, всегда есть выбор.

Звенит звонок, возвещая начало спектакля, и мы обе бросаемся к двери. Не знаю, расскажет ли она Питеру о Джоу или нет, но в эту секунду для меня нет ничего важнее маленькой девочки, одетой в зеленый джемпер с высоким воротником и коричневые колготки, с колючими ветками в руках, которой так необходимо видеть меня среди зрителей, так что мы не можем больше обсуждать этот вопрос ни минуты.

Глава 50 РОУЗ

Вторник, 12 декабря 2006 года

Конечно же я плачу. Мальчики исполняют свои роли крестьян вполне поверхностно, но это не может остановить поток обильных слез, стекающих у меня по щекам и проливающихся на колени. Немного утешает, что в зале не так уж много людей с сухими глазами. Не многие родители могут сдержаться при виде детей, с серьезным видом поющих: «О, маленький город Вифлеем!»

За последний месяц или что-то около того, мне кажется, меня погружали в воду и выжимали чаще, чем старый носок в день стирки. Я испытывала отчаяние, уныние, надежду, радость, любовь, гнев, а минут десять назад почувствовала нечто сродни жалости. Я жалею Люси. Как это удивительно! Она завидует мне. Я не испытывала подобного утешения, карабкаясь на высоты добродетели. Не странно ли, что такое достаточно низменное чувство, как зависть Люси, смогло умиротворить меня. Это показывает, что я не такая уж возвышенная особа, каковой себя всегда считала. Чувство жалости по отношению к ней — это своего рода премия. Мне кажется, будто я нахожусь в состоянии психического расстройства.

Неприятный сюрприз — я забыла бумажные носовые платки. Проклятье! Я всегда ношу с собой маленький пакетик, как я могла проявить такую небрежность? Я потихоньку соплю и хлюпаю носом в надежде, что не привлекаю к себе слишком много внимания. Но, оказывается, все же привлекаю, это выясняется, когда внезапно мне предлагают не один, а сразу два носовых платка одновременно.

Впереди меня сидит Питер, он разворачивается и протягивает платок. Было бы символично, если бы это был один из тех платков, которые я подарила ему от лица мальчиков на их первый День отцов, но это не тот платок. Другой платок мне протянули справа. Я поднимаю глаза, чтобы посмотреть, кто мне его дает, — Крейг. А я даже не заметила, что плюхнулась на стул рядом с ним. Взволнованная, я влетела в зал и бросилась к первому попавшемуся свободному сиденью. Наверное, он подумал, что я сделала это нарочно. Не знаю, чей платок взять. Нет правил этикета для подобных ситуаций. Я хватаю оба и шумно сморкаюсь попеременно то в один, то во второй.

Представление закончилось, и дети неровными колоннами возвращаются в классы. Несколько храбрых ребятишек, нарушая ряды, бросаются в зал, чтобы получить от родителей похвалу и обменяться взволнованными объятиями. Я ошеломлена, увидев в их числе Хенри и Себастьяна. Они бросаются ко мне и ныряют с двух сторон под мышки.

— Молодцы, ребята. Блестящее исполнение, — восхищаюсь я.

Надеюсь, они не заметили, что я плакала, а то смутятся, и это спонтанное проявление чувств тотчас же прекратится.

— О, мамочка, нам пришлось ничего делать, — говорит Хенри.

— Не пришлось ничего делать, — поправляю я.

— Привет, отец, — небрежно бросает Себастьян, заметив Питера.

— Ваша мама права, вы потрясающе сыграли крестьян. Очень реалистично получилась сцена сна, — говорит Питер, подмигивая. — Хорошие костюмы, — добавляет он.

— Их сделала мама, — объясняет Себастьян. — Даже сандалии. Такие носили в прошлом, да?

— Носили, — подтверждает Питер.

Я испытываю неловкость, когда меня начинают хвалить вслух. Я велю мальчишкам пойти в класс переодеться, а сама обращаюсь к Питеру.

— Можно с тобой поговорить, Питер? Это не займет много времени, — говорю я, не встречаясь взглядом с Люси.

Мы идем по коридору, украшенному самодельными бумажными цепочками и снежинками, и я прикидываю, как мне лучше изложить то, что я должна сказать.

Многие думают, это тяжело, когда тебя оставляют с парой кричащих младенцев, которые только-только стали привыкать спать по ночам, не говоря уж о том, чтобы проситься на горшок. Это было не самое трудное — в любом случае Питер не так уж много помогал, когда они родились. Он ужасно ворчал и раздражался, если ему приходилось сделать какое-то малейшее дело. А если купал их два раза в неделю, то считал, что заслужил медаль. Даже то, что он разлюбил меня, не было самым тяжелым — я научилась с этим жить. Тяжелее всего было объяснить мальчикам, почему Питер ушел. Они впервые стали задавать этот сложный вопрос, когда им было по четыре года. Они явились домой из школы потрясенные открытием, что большинство мам и пап живут в одном и том же доме. Они снова и снова спрашивали, почему папа ушел.

Я смотрю на Питера, внимательно разглядывающего рисунок, изображающий красногрудую малиновку. Интересно, как он ответил бы на этот вопрос. Какой ответ можно счесть правильным? Что он не мог удержать «это» в своих брюках? Боюсь, слишком откровенно для маленьких детей.

Я объяснила им, что это произошло, потому что он влюбился в Люси, а Люси влюбилась в их папу. Я даже постаралась представить Люси в наилучшем свете, чтобы они не почувствовали ненависти к отцу. Но хотя я старалась проявлять осторожность, мне все же не удавалось избавить их от боли и страхов.