Похищенный - Макс Коллинз

– Благодарю.

– Я потрудился и навел о вас справки. Как и я, вы подвизаетесь на ниве частных расследований. У вас есть довольно влиятельные знакомые в преступном мире, и у меня они есть. У вас, мягко выражаясь, неплохая репутация, молодой человек.

– Я оцениваю это как комплимент с вашей стороны, – сказал я.

Он ласково посмотрел на Эвелин и положил руку на сердце, словно собирался давать показания под присягой на свидетельской трибуне, где конечно же потом врал бы, как сивый мерин.

– Мой дорогой Одиннадцатый, – сказал он, вспомнив давнишний кодовый номер Эвелин, – вы замечательно выглядите. Вы так прекрасны потому, что богаты, или вы богаты потому, что прекрасны? Я оставлю этот вопрос философам. Но как бы там ни было, я хочу, чтобы вы знали, что я не таю против вас зла.

– Вы не таите против меня зла? – проговорила Эвелин, расширив глаза, ее рука в белой перчатке коснулась ее роскошной груди.

– За то, что вы давали против меня показания, – сказал он, по-видимому, удивленный тем, что она не поняла, что он имел в виду.

– Конечно, вы не хотите продемонстрировать нам свою добрую волю, – сказал я, – и не скажете, где находятся сто тысяч миссис Мак-Лин, не так ли?

Он вскинул голову и с важным видом поднял палец.

– Сто четыре тысячи, – исправил он меня. – Но боюсь, точно я этого сказать вам не смогу. Я смутно помню, что засунул эти деньги в кусок трубы и бросил в реку Потомак, но вот с какого пирса – этого, хоть убей, припомнить не могу.

– Понятное дело, – сказал я.

Он начал кашлять и на этот раз, кажется, не притворялся: от его кашля дребезжала кровать, и его желтое лицо стало фиолетовым.

Когда кашель утих и к нему вновь вернулся нормальный (желтый) цвет лица, Эвелин спросила его:

– Вы очень больны, Минз?

Он поправил на себе одеяло и, стараясь держаться с достоинством, ответил:

– Эти камни в желчном пузыре, конечно, меня беспокоят, дорогая моя. Но не из-за них меня положили в эту больницу. У меня обнаружили серьезные психические отклонения. Время от времени у меня возникает склонность к выдумке, и тогда я с трудом отличаю иллюзию от реальности.

– Не надо вешать лапшу на уши, – сказал я.

– Прошу вас. Геллер, – сказал Минз, бросив на меня строгий взгляд. – Здесь же дама. – Он улыбнулся Эвелин, как брат Тук*. – Все мои несчастья начались в ту роковую ночь восьмого декабря 1911 года. Когда я упал с верхней полки пульмановского вагона и сильно ударился головой.

– Это было ваше первое крупное жульничество с целью получить страховку, – заметил я.

– Четырнадцать тысяч долларов, – проговорил Минз с ностальгическим вздохом. – В то время четырнадцать тысяч были деньгами.

Наш разговор прервал вошедший врач, который начал читать назначения Минзу. Мы отошли в сторону и стали ждать. Привлекательная медсестра принесла ему несколько таблеток и стакан воды, он улыбался ей, называл ее «моя дорогая» и шутливо флиртовал.

Когда они ушли, Минз сказал нам:

– Понимаете, я страдаю от высокого кровяного давления в мозге, которое является прямым следствием моего падения со второй полки в поезде. В результате у меня развилось фантастическое воображение, которое доставило мне столько неприятностей. Я не получил ни цента на своих махинациях с бутлегерством и шантажом, потому что всегда возвращал деньги... за исключением случая с вами, Одиннадцатый, поскольку я просто не могу вспомнить, где находятся эти деньги.

– Мы не из-за денег сюда приехали, – сказал я.

– Вот как? – сказал он, заинтересовавшись. – И зачем же вы приехали сюда. Геллер?

– Я работаю на губернатора Хоффмана.

Он так и расплылся в улыбке, на щеках вновь появились ямочки.

– Замечательно! Я написал губернатору Хоффману много писем. Я рад, что он решил помочь мне осуществить мою миссию.

Эвелин посмотрела на него с удивлением:

– Вашу «миссию»?

Минз с торжественным видом кивнул и сложил руки словно для молитвы на том, что осталось от его некогда огромного живота.

– Все свои усилия я решил направить на то, чтобы помочь этому несчастному Бруно Хауптману, которого оклеветали так несправедливо.

Я сел на край его кровати.

– Вы это серьезно? Неужели оскорблено ваше чувство справедливости?

– Разумеется, оскорблено. Я писал не только губернатору Хоффману, но и обвинителю Уилензу, полковнику Линдбергу в Англию и многим другим важным лицам, имевшим отношение к этому делу. Несмотря на свое заболевание, я делаю все возможное, чтобы добиться для мистера Хауптмана отсрочки приведения в исполнение смертной казни.

– Ну вы молодец, Минз. Почему вы это делаете?

– Потому, – ответил он, пожав плечами, – что это я организовал похищение сына Линдберга.

Мы с Эвелин никак не среагировали на это заявление.

Это его разочаровало, даже, казалось, обидело.

– Вы меня поняли? Я сказал, что я и есть тот человек. Хауптман не заслужил того, чтобы его обвинили или, если хотите, хвалили за столь тщательно продуманное преступление. Простой невежественный плотник. Это же абсурд. Преступление века было разработано выдающимся криминальным умом столетия:

Гастоном Буллоком Минзом!

– Несколько лет назад вы говорили нам совсем другое, – напомнил я.

Он покачал пальцем в воздухе.

– Да, но тогда я лгал вам, по крайней мере частично. Почему вы так спокойно отнеслись к моему признанию? Это самое значительное признание за всю историю американской юриспруденции.

– Минз, – сказал я, – я сказал вам, что работаю на Хоффмана. Он показал мне несколько ваших писем. Мне было известно о том, что вы утверждаете, будто «разработали» план этого похищения. И Эвелин тоже знает об этом. Поэтому мы отнеслись к вашему признанию так спокойно.

– Вот как? Тогда, полагаю, вам интересно будет узнать некоторые подробности.

– Да, конечно. Вы утверждаете, что сами изготовили эту лестницу?

– Именно. Я сделал ее в своем гараже в Чеви-Чейсе. Хауптман сделал бы ее более профессионально: в конце концов он плотник. Кстати говоря, лестница эта использовалась только для того, чтобы заглянуть в окно детской и убедиться, что ребенок там, а не для того, чтобы вынести его через окно. Ребенка через парадную дверь вынес моим агентам дворецкий. Вот почему лестницу нашли брошенной в семидесяти с лишним, футах от дома.

– А как насчет Макса Гринберга и Макса Хэссела? Я думал, это они разработали план этого похищения.

– Они работали на меня. У меня были знакомые среди перевозчиков нелегального спиртного и бутлегеров. Банда, с которой вошел в контакт Кертис, тоже работала на меня. Я руководил этим предприятием с самого начала.

Эвелин подошла ближе к кровати Минза.

– В одном из писем губернатору Хоффману, – сказала она, – вы утверждали, что вас наняли родственники миссис Линдберг, чтобы вы похитили ребенка.

– Ах да. Потому что мальчик был умственно отсталым. И мне в этом помогали Гринберг и Хэссел, а также два человека из прислуги Линдбергов – Вайолет Шарп и Оливер Уэйтли.

– Вы хотите сказать, что это правда? – спросила Эвелин.

– Что правда? – спросил он с невинным видом.

– А что в вашем рассказе неправда? – спросил я.

– То, что я говорил об умственно отсталом ребенке. Это всего лишь слух, который произвел на меня впечатление.

Я подумал, что если еще немного послушаю Минза, то могу остаться с ним в этой психушке.

– А вам известно, что ваших приятелей Гринберга и Хэссела кто-то убил?

Он медленно и печально кивнул:

– Жизнь может быть так жестока.

– Смерть тоже, – сказал я. – Интересно, что их убили вскоре после того, как вы назвали мне их имена.

После того, как вы указали на них как на настоящих похитителей.

– Стечение обстоятельств.

– А может, это вы или ваши приятели приложили руку к этим обстоятельствам?

– Минз, – резко сказала Эвелин, – этот ребенок еще жив?

Он улыбнулся ангельской улыбкой:

– Сначала я должен сказать вам, что тело, найденное в Нью-Джерси, было «подсадкой», а никаким не ребенком Линдберга.

– С какой целью это было сделано? – спросил я.

– Чтобы прекратились его поиски, – ответил он. – К примеру, деятельность бутлегеров в Саурлендских горах была почти свернута. Там появилось слишком много полицейских, которые вели себя очень активно, на этот район было обращено внимание властей. После обнаружения тела все вернулось в нормальное русло. Люди снова занялись бизнесом.

– Этот ребенок все еще жив? – повторила Эвелин.

– Моя дорогая, насколько мне известно – жив. Я отвез этого ребенка в Мексику и оставил там живым-здоровым. Бог мне свидетель, я говорю правду.

Я встал с его кровати, опасаясь, что этого негодяя сейчас поразит молния.

– Где сейчас находится ребенок? – спросила Эвелин.

– Понятия не имею, – проговорил он, энергично пожав плечами. – Знаю только, что мальчик в надежных руках. Пока он жив, некоторых влиятельных людей нельзя будет обвинить в убийстве.